Неделя открытий

рассказ

В огромной и безлюдной столовой интерната каждый звук отдавался звонким эхом. Воздух был очень прохладен и свеж. В больших окнах серело медленно набирающее силу раннее осеннее утро. Длинные ряды пустующих столов и стульев тускло поблескивали алюминиевыми ножками.

Павлик пил горячий кофе с молоком и смотрел на сидевшую напротив пожилую и опрятную женщину – своего воспитателя. В сладком и светлом от молока кофе почему-то чувствовался приятный яичный привкус. Кофе был очень вкусным, как и бутерброд с сыром, заботливо пододвинутый воспитателем, но мальчику было не до этого. Собрав весь свой небогатый жизненный опыт, он в который раз пытался осознать и принять новую для себя реальность.

Ещё несколько дней назад Павлик учился в первом классе обычной школы. После уроков мальчик весело спешил домой, чтобы поделиться с мамой впечатлениями. Мама неожиданно заболела, и вот Павлик здесь. В школе он успел проучиться не больше месяца. Будь Павлик постарше, то понял бы, что всё это не было такой уж неожиданностью. Болела мама давно, и её пенсии едва хватало, чтобы поддерживать их жизнь. Перед тем, как по настоянию врачей лечь в больницу, мама привезла его сюда. Она долго разговаривала с директором в кабинете, пока Павлик ждал в коридоре. Когда директор вышел к нему, мальчик немного оробел. Он увидел плотного мужчину в строгом чёрном костюме и белой рубашке с галстуком. Его лысину обрамляли густые чёрные волосы. С этого момента Павлик был убеждён, что настоящий директор всегда должен выглядеть именно так. Внимательно посмотрев на мальчика, директор не стал приставать к нему с глупыми вопросами, как часто делают взрослые, а просто позвал Марию Николаевну и представил их друг другу.

Воспитатель излучала спокойствие и доброту и сразу понравилась Павлику. Её тёмные волосы были собраны в высокую и аккуратную причёску. Марии Николаевне очень шёл тёмно-синий костюм из толстой ворсистой ткани. В руках она держала чёрную лакированную сумочку. Воспитатель была очень внимательна к мальчику и, не дожидаясь установленного времени, сразу повела его в столовую. Когда они пообедали, Мария Николаевна спросила Павлика, наелся ли он, и было ли вкусно. Мальчик вежливо поблагодарил, но думал только о том, что хочет домой, и как можно скорей.

В классе всё было не так, как в его школе. Как-то сумрачно и даже пустовато, возможно, из-за тусклого оттенка зелёной краски, которой окрашены стены. В той школе царила праздничная атмосфера первых дней сентября, а здесь праздника не было. На окнах не красовались разноцветные шторы, чахлые растения на подоконниках не имели густых и раскидистых ветвей. Мальчики в классе были очень коротко подстрижены и одеты в одинаковые серые костюмы с белыми подворотничками. Они казались очень похожими друг на друга. Девочки сидели в коричневых платьях с белыми воротничками и такими же манжетами на рукавах. Поверх платьев у всех были надеты одинаковые чёрные фартуки.

Павлик, наклонившись, украдкой втягивал носом кисловатый и немного терпкий запах своей новенькой школьной формы. Он смешивался с ещё более сильным духом от оранжевого ранца с коричневыми ремнями, который он убрал в парту. Павлик не знал, нравятся ли ему эти запахи, но в них была новизна – символ произошедших перемен…

Один ученик беспрестанно шмыгал носом и время от времени вытирал его измазанным рукавом. Другой мальчик спал, подложив локти под голову. Дети толкали друг друга и, смеясь, показывали на него. Только когда тот стал громко всхрапывать, немолодая уже учительница подошла и разбудила мальчика. Она принялась отчитывать заснувшего, но тот, потерев глаза кулаками, просто встал и вышел из класса. Он не обратил ни малейшего внимания на окружающих. Учительница попросила ребят вернуть ушедшего мальчика, и Павлик оказался в их числе. Незадачливый ученик, заметив их, пустился бежать. Одноклассники с гулким топотом гнались за ним по затёртому паркету холодных коридоров, а потом по улице. Небо затянула серая пелена, солнца не было. Мальчик потерял одну сандалию и на ходу сбросил другую. Догнать его так и не удалось. Ребята подобрали сандалии и возвратились в класс. Беглец вернулся только вечером и как ни в чём не бывало пришёл в столовую к ужину.

После уроков учительница велела всем задержаться и принялась отчитывать нескольких девочек за то, что они написали письмо солдатам в воинскую часть, которая шефствовала над их учебным заведением. Павлик не совсем понял, что в этом плохого. Ведь в войну девочки вышивали кисеты и посылали на фронт. Но учительница ругалась так сильно, что он внутренне согласился, что следовало посоветоваться со старшими. Да и кисетов они определённо не вышивали. Провинившиеся девочки, отворачиваясь и пряча лица, глупо хихикали.

Потом все, взявшись за руки, парами отправились в спальный корпус, чтобы переодеться в так называемую домашнюю одежду. Воспитатель открыла хозяйственную комнату и выдала Павлику тёмные хлопчатобумажные брюки и чёрную вельветовую куртку. У Павлика оставалось примерно две трети плитки шоколада, маминого подарка на прощание. Мальчик решил приберечь шоколадку и оставил её в кармане школьного пиджака. Форму он аккуратно повесил в шкаф. В одну из дверец обшарпанного платяного шкафа было встроено зеркало. Из зеркала печальными карими глазами на Павлика смотрел сухощавый светловолосый мальчик в непривычно тёмной и мешковатой одежде, а за спиной виднелись два ряда аккуратно заправленных кроватей.

Тут же на Павлика внезапно напал откуда-то появившийся паренёк – один из его новых одноклассников. С бессмысленной улыбкой на лице он обхватил Павлика руками и попытался повалить на пол. Какое-то время они боролись и, наконец, Павлику удалось затолкать обидчика в шкаф и плотно закрыть дверцу. Тот кричал и просил выпустить. Павлик взял честное слово, что тот не будет больше драться, и открыл дверцу. Оказавшись на свободе, мальчик бросился на него с удвоенной энергией, всё с той же бессмысленной улыбкой. Неожиданно появившаяся Мария Николаевна прекратила борьбу. Она немного пожурила ребят и повела в столовую. Павлик был очень удивлён – ещё дома он, вместе с мамой, перечитывал рассказ Пантелеева «Честное слово» и был уверен, что честное слово нарушать нельзя.

После обеда Мария Николаевна объявила, что давно собиралась организовать экскурсию по учебному заведению и сейчас покажет ребятам, как здесь всё устроено. Она привела воспитанников в длинное одноэтажное здание, которое стояло напротив основных корпусов. Там оказалась прачечная, и Павлик увидел крупных раскрасневшихся женщин. Окружённые клубами пара, они с усилием ворочали бельё в громадных баках. Во дворе стоял свинарник. Воспитатель с гордостью пояснила, что у них много своего, не покупного, мяса. Но Павлику не понравились толстые и грязные свиньи, возившиеся в вонючей жиже. Рядом оказались ворота в гараж, где стоял автобус. Далее следовала кочегарка, снабжавшая здания теплом. В воздухе висел кисловатый, неприятный запах горячего шлака, который смешивался с запахами хозяйственных построек, свинарника и кухни.

Напоследок Мария Николаевна показала садово-огородный участок. Но там были лишь опустошённые грядки и кусты смородины с пожелтевшей листвой. В целом экскурсия Павлика не впечатлила. Он оживился, когда Мария Николаевна сказала, что здания спальных корпусов рассчитаны на более чем девятьсот воспитанников, а сейчас их здесь всего около шестисот. Это были внушительные числа, и мальчик подумал, что обязательно расскажет об этом маме. «Кормят нормально но, в общем-то, здесь нет ничего интересного», – размышлял он о том, что поведает маме при встрече.

Пришло время делать уроки, и воспитанники отправились в класс на самоподготовку, а потом на ужин. Вернувшись в спальню, Павлик обнаружил, что оставленная им шоколадка исчезла. Снова и снова он безуспешно проверял карманы и даже подкладку пиджака. Мария Николаевна, узнав о пропаже, объяснила, что без присмотра ничего оставлять нельзя, а ценные вещи лучше всего сдать ей на хранение. Ничего ценного у Павлика не было. Но мальчик впервые, с удивлением и неприязнью, осознал, что рядом с ним живут люди, которые крадут.

В спальне перед отбоем воспитатель показала Павлику два стенных шкафчика с полками. В них располагались принадлежности для умывания: зубные щётки и порошок, мыло в мыльницах. Каждый набор размещался отдельно и сопровождался наклеенной на полку бумажной табличкой с фамилией воспитанника. Павлику понравился аромат земляничного мыла, но вода в кранах умывальной комнаты оказалась очень холодной. Погасив после отбоя свет, Мария Николаевна села на стул посреди спальни и рассказала несколько историй о похождениях Одиссея. Павлик знал эти истории почти наизусть и удивлялся, с какой точностью воспитатель их передаёт. Иногда Мария Николаевна что-то пропускала, но мальчик постеснялся сказать ей об этом. Потом воспитатель тихонько ушла, а Павлик долго не мог заснуть. Он вдруг почувствовал обиду на маму и на родственников за то, что они оставили его здесь. Мальчик и раньше иногда обижался на взрослых и жалел себя до слёз, находя в этом горькое удовлетворение. Но вдруг он представил себе, каково сейчас маме в больнице, и ясно осознал, что она никаким образом не виновата в его бедствиях. Ему стало стыдно. «Жалеть себя стыдно, никогда не нужно себя жалеть», – решил Павлик и, наконец, заснул.

Яркий, режущий глаза свет вспыхнул совершенно неожиданно. Тут же громогласно прозвучало: «Подъём!». Было очень холодно, хотелось спать, но пришлось вылезать из-под одеяла и заниматься утренним туалетом. После зарядки воспитанники, надев школьную форму и заправив кровати, во главе с Марией Николаевной отправились на завтрак. По дороге две девочки поссорились. Они с руганью и визгом принялись бегать по коридору и плевать друг другу в лицо. Одна из них, пробегая мимо, почему-то плюнула заодно и в Павлика, а он не успел отвернуться. Прежде он и представить не мог, как можно плюнуть человеку в лицо. Это было совсем уж дико.

После завтрака ребята снова построились и тем же порядком отправились в учебный корпус на уроки. Павлик давно умел читать и писать, поэтому рисовать в тетради наклонные палочки ему было скучно. Но на этот раз долго скучать не пришлось. Учительница несколько раз просила воспитанников не стучать ногами и не возиться. «Это просто невозможно, прямо как в телятнике каком-то», – сердилась она. В конце концов учительница раскричалась и велела всем снять обувь. Павлик удивился, но тоже снял ботинки и поставил на них ноги, потому что пол был довольно-таки холодным. Так они просидели до конца урока.

После обеда Павлик вместе с другими мальчиками отправился гулять на улицу. Дойдя до кочегарки, дети принялись кидаться друг в друга кусками угля, и он подумал, что это нехорошо. Но тут один мальчик закричал: «Смотрите, что я нашёл!». Павлик подбежал к нему вместе со всеми и увидел, что мальчик достаёт из кучи угля бутылку водки. Видимо, там её спрятал один из кочегаров, и Павлик предложил оставить её на месте. Однако его никто не стал слушать. Наскоро посовещавшись, бутылку решили продать кому-нибудь из прохожих и купить конфет. Два мальчика вызвались этим заняться, пока остальные, чтобы не смущать людей, подождут в сторонке. Первыми на тротуаре около спального корпуса показались два молодых человека. Они не только отказались купить бутылку, но ещё и пожурили ребят. Зато идущий следом парень предложил за неё шестьдесят копеек, сказав, что у него больше нет денег. Продав бутылку, два мальчика побежали в магазин на соседней улице и вскоре вернулись с кульком карамели. Каждому досталось по нескольку конфет, а оставшиеся подбросили в воздух, «на собаку драку». Мальчики, толкая друг друга, бросились ловить конфеты в воздухе, а потом искать упавшие в траву. Павлик не стал в этом участвовать. Происходящее показалось ему странным.

Когда после прогулки все собрались в классе на самоподготовку, оказалось, что нет двух мальчиков. Воспитатель послала нескольких ребят поискать в спальном корпусе и на улице. Но те вернулись ни с чем. Пропавших первыми заметили дети сидевшие у окна. Они закричали, и Павлик тоже подошёл к окну. Мальчики по очереди протиснулись через дыру в заборе, окружавшем корпуса, и не спеша направились в класс. Они грызли яблоки, а их рубашки, набитые добычей, сильно раздулись. Оказалось, что они забрались через забор в сад одной из расположенных рядом дач. Воспитатель заставила выбросить яблоки в урну для мусора, и все, наконец, приступили к занятиям. Павлик удивился, что мальчиков особенно не ругали и не повели, например, к директору.

На ужин была пшённая каша, которую Павлик любил. Ещё выдали по небольшому кусочку масла. Посреди каждого стола стояла тарелка, наполненная вкусным белым хлебом. Мальчик старался съесть побольше хлеба, запивая его одной кружкой чая, так как уже знал, что добавку удаётся получить не всегда.

Так проходила первая неделя жизни Павлика на новом месте. Он часто вспоминал о доме, грустил и надеялся, что на выходные дни его будут забирать родственники. Павлик не чувствовал себя частью этого чуждого мира, возникшего вдруг откуда-то, окружившего и захватившего его. Но приходилось смириться и приспособиться. Нередко мальчик гулял один, неспешно обходя корпуса нового пристанища и мечтая о возвращении домой. Он часто напевал полюбившуюся в последнее время песню «С чего начинается родина». Мама водила Павлика в кино, на несколько серий фильма «Щит и меч», и ему понравился герой Иоганн Вайс. Иногда Павлик воображал себя разведчиком в стане врага, и это стало его игрой.

Как-то вечером, перед отбоем, к ним в спальню зашёл незнакомый парень. На вид он казался немного старше других ребят, хотя и не был крупнее самых рослых из них. Воспитатель куда-то отлучилась, и он, усевшись на кровать одного из мальчиков, взял у того книжку и стал смотреть картинки. Затем парень попросил ручку, но у мальчика ручки не оказалось. Потом незваный гость почему-то решил порыться в карманах куртки, которую Павлик повесил на спинку кровати. Павлик возмутился, хотел отобрать куртку. Парень достал небольшой перочинный ножик и, открыв его, предупредил Павлика, что сейчас его зарежет. Павлик неотрывно смотрел на потёртое лезвие, тускло блестевшее металлом на фоне подушки, лежавшей на кровати между ними, и на мгновение оцепенел. Подушка стала вдруг ослепительно белой, а желтоватые пуговицы, на которые застёгнута наволочка, выделялись и плохо с ней гармонировали. Павлик впервые заметил, что они почему-то разного размера и формы. Как сквозь вату Павлик услышал голос кого-то из ребят: «Не бойся, он ничего не сделает». Павлик вроде бы и не боялся, но почему-то не мог пошевелиться. Это продолжалось совсем недолго. Парень что-то пробурчал, убрал ножик и ушёл, а Павлик принялся устраивать свою куртку на место и поправлять постель. Ночью Павлик долго ворочался и не мог заснуть. Впервые он задумался о том, что окружающий мир может оказаться не столь надёжным, как кажется. Но, вскоре, поглощённый новыми впечатлениями, он забыл об этом случае.

Однажды Павлик в компании одноклассников шёл после ужина в спальный корпус, и какой-то высокий и неряшливо одетый парень, обгоняя, сильно толкнул его в спину. Мальчик чуть было не потерял равновесие, но устоял и толкнул обидчика в ответ. Тот крепко двинул Павлика кулаком в бок, и пока тот приходил в себя, побежал дальше. Павлик рассердился, как никогда прежде. Впервые в жизни он испытал мгновенный прилив жгучей ненависти. «Да как он смеет…» – успел подумать Павлик, бросаясь догонять обидчика, но неожиданно его остановили. Плотный розовощёкий крепыш цепко схватил Павлика за руку.

– Не связывайся с ним, не надо, – тихо сказал мальчик. – Посмотри сам, ведь он же совсем дурак.

Павлик взглянул на угловатый, покрытый шишками и ссадинами, неровно выбритый затылок удалявшегося парня. Его голову украшали большие пятна зелёнки. Конечно, новый приятель был прав, и Павлик постепенно успокоился.

– Я давно обратил на тебя внимание, ведь из всех парней в классе, только мы с тобой хорошо учимся, – сказал Павлику мальчик. – И я вижу тебе здесь тоже не по нутру. – Плохо то, что здесь даже поговорить не с кем, – сразу пожаловался он.

Мальчик говорил без перерыва, и Павлик не мог вставить ни слова.

– Давай будем держаться вместе, – наконец предложил крепыш и протянул руку.

Павлик, не раздумывая, пожал её, и они продолжили разговор. Оказалось, что его новый знакомый, как и Павлик, довольно много и бессистемно читал. Они принялись обсуждать прочитанные книги, и Павлик не раз удивлялся эрудиции розовощекого крепыша. При этом он был практичен, очень уверен в себе и редко чему-либо удивлялся.

– Ничего, здесь тоже жить можно, – рассудительно, по-взрослому, говорил мальчик.

Так Павлик обрёл первого в жизни друга. Наконец наступила долгожданная для всех воспитанников суббота. Ещё до обеда за детьми стали приходить родители и родственники. Только за Павликом никто не приходил. Лишь вечером, незадолго до ужина, когда уже стемнело, и он перестал ждать, приехал брат мамы. Он сказал, что, пока мама в больнице, они с бабушкой будут забирать его на выходные дни. Дядя и бабушка жили в деревянном доме, в маленькой уютной квартире на первом этаже. Павлику очень нравилось бывать у них в гостях. В комнате и даже в прихожей имелись широкие и тёплые полати, а в холодное время года можно было растопить печь. Едва увидев Павлика, бабушка принялась охать и сокрушаться, а потом долго поила его чаем и кормила пирогами. Наконец мальчик забрался на полати и, совершенно умиротворённый, задремал. Ведь впереди было целое воскресенье, которое он проведёт среди родных ему людей. Без подъёмов, отбоев и прочей суматохи. Уже сквозь сон Павлик слышал, как дядя и бабушка вполголоса говорили о нём.

– Определённо, сеструха его баловала, – говорил дядя. – Даже из детского садика забрала, что-то ей там не понравилось. Ничего плохого в том, что теперь парень узнает жизнь, раз уж так получилось.

– Лучше бы рос дома, а не среди чужих людей, – печально вздыхала бабушка. – Да уж, видно, ничего не поделаешь…

Тогда, засыпая, Павлик не знал, что ещё долгих восемь лет ему предстоит постигать науку жизни оторванным от дома и с нетерпением ждать наступления каждой субботы

Первая любовь

рассказ

Стояла поздняя осень. Холодный ветер, завывая, гонял по асфальту последние, давно увядшие бурые листья, а за окном в классе темнело раньше, чем успевал закончиться последний урок.

Эдик, светловолосый, худощавый и ничем особенно не примечательный мальчик, сидел над раскрытой книгой и задумчиво смотрел в окно. Привычка к терпению и долгим ожиданиям отражалась в спокойном взгляде его карих глаз. Мысли Эдика текли неспешной и печальной чередой в полном соответствии с унылыми проявлениями осени за окном.

Хуже всего было то, что до начала летних каникул оставалось бесконечно много времени. Зимние каникулы с праздничной ёлкой подарками и домашней безмятежностью были тоже не близко. Даже до субботы, когда многих воспитанников интерната отпускали домой на воскресенье, было ещё несколько дней.

В детстве время тянется невероятно медленно. Было начало семидесятых, и в глубине второй половины века даже взрослым иногда казалось, что время застыло на месте.

Ребята сидели в классной комнате и занимались самоподготовкой, до ужина оставалось не более часа времени. В третьем классе задавали не так уж много, и большинство воспитанников уже выполнили домашние задания. Эдик пытался читать какую-то книгу, но всё время отвлекался. Мальчик, с которым он сидел за одной партой, вертелся во все стороны, поминутно пересаживался к ребятам за другие парты, ходил по классу и возвращался обратно. Он определённо не знал, чем заняться, и отвлекал Эдика.

Неожиданно мальчик толкнул его в бок и с таинственным видом показал сложенный несколько раз листок из тетради в линейку.

– Я нашёл это под соседней партой, – сообщил он шёпотом. Мальчик украдкой указал на пустую парту впереди. За ней обычно сидели две девочки, и Эдик никогда не обращал на них особого внимания. Сейчас одна из них стояла перед учительским столом и о чём-то разговаривала с воспитательницей.

Эдик взял у мальчика листок и осторожно развернул. Записка была написана цветными карандашами аккуратным и округлым почерком. Первым в записке стояло его имя. «Эдик! Я тебя люблю и хочу с тобой дружить», – прочитал он на листке. Внизу были нарисованы фигурки мальчика и девочки, взявшиеся за руки. Вместо подписи было имя той, что сейчас стояла около учительского стола. Имя было довольно редким, и возможность ошибки полностью исключалась.

В одно мгновение Эдик как бы проснулся и нашёл себя сидящим за партой с запиской в руках в неожиданно ярко освещённом классе. Теперь он очень ясно видел каждую мельчайшую деталь вокруг. Звуки тоже стали очень громкими и почти оглушающими.

Время остановилось, и мир изменился. Он изменился навсегда и больше уже никогда не становился таким, как прежде.

Эдик во все глаза смотрел на девочку, которая что-то рассказывала воспитательнице у стола, он видел, как она прекрасна, и понимал, насколько она близка ему. Свет от электрических лампочек, казалось, умножился во много раз, и он с невероятной отчётливостью видел все подробности. Он любовался васильковой синевой глаз девочки, белокурыми локонами слегка вьющихся волос и видел её всю целиком. Это было как затянувшаяся вспышка света.

Уже с первой секунды Эдик знал, что любит её, и это знание заполнило его целиком.

Это сразу стало самым важным в его жизни.

Тем временем его товарищ уже почти залез под соседнюю парту и возбуждённо показывал место, где нашёл записку. Эдик видел и мальчика, и записку у себя в руках всё с той же невероятной отчетливостью, но всё это уже не имело для него совершенно никакого значения. Просто он знал, что любит, а всё остальное и какие-то дополнительные детали воспринимал отстраненно.

При этом Эдик сразу заподозрил товарища в том, что тот сам написал эту записку. Этот мальчик был одним из немногих ребят, у кого были большие наборы цветных карандашей, которыми она была написана и нарисована.

– Ты это сам написал? – строго спросил Эдик у мальчика, но почти не слушал, как тот возмущённо отказывается. Потому что это тоже уже не имело совершенно никакого значения.

Он, не отрывая взгляда, смотрел на девочку, которую звали Анжелика, но чаще просто Лика.

Ночью Эдик долго не мог уснуть и думал о девочке, которую полюбил, и о том, что в дальнейшем они обязательно поженятся. Конечно, он был ошеломлён и выбит из колеи, но легко принял действительность такой, как она есть.

Неровный свет уличных фонарей отражался от стен и потолка спальни, рисуя глубокие тени и тревожа воображение. Он ещё раз перечитал записку. Кровать Эдика стояла в самом углу у окна, и он, приподнявшись, долго смотрел на согнутые ветром вершины далёких деревьев и на корпуса соседних зданий, выделявшиеся на фоне тёмно-синего, почти чёрного неба. Сладкая тревога, чувство неопределённости будущего, сдержанный восторг ожидания и что-то ещё неосознанное и непонятное причудливо переплелись в его мыслях и чувствах. С железнодорожной станции доносилось далёкое, неразборчивое и многократно отражённое ночное эхо распоряжений диспетчера.

И потом, десятки лет спустя, услышав где-нибудь подобное эхо, Эдуард всегда будет чувствовать томительный и чарующий зов детства.

Рядом посапывали во сне его товарищи, но теперь между ними была пропасть, глубину которой никому не дано постичь.

Эдик сплёл из цветной проволоки красивый, на его взгляд, перстень, спрятал его вместе с запиской на металлической сетке кровати под матрасом и только после этого наконец заснул.

На следующий день он при каждом удобном случае высматривал Лику среди других девчонок своего класса. После уроков она, как и все воспитанники, переодевалась в так называемую домашнюю одежду. Поверх пёстрого розоватого платья она всегда надевала синюю кофту с красивым воротничком, как и в тот памятный Эдику вечер.

Всё, что носила его избранница, казалось ему поистине прекрасным. Звуки, составляющие её имя и фамилию, отзывались в нём волшебной музыкой. Иногда Эдик с наслаждением произносил их про себя и как бы пробовал на вкус. При этом у него словно открылись глаза на восприятие красоты. Мальчик стал замечать, что и другие девчонки иногда по-своему красивы и обаятельны. Однако мыслями он всегда возвращался к своей избраннице.

Через некоторое время Эдик простудился и с разными осложнениями проболел практически всю зиму. Весной он перешёл в четвёртый класс с несколько худшими годовыми отметками, чем раньше.

В начале следующего учебного года оказалось, что не только Эдик интересуется установлением взаимоотношений. Одна из наиболее общительных и эрудированных девчонок его класса неожиданно угостила Эдика конфетой. В ту пору это было достаточно редкое для воспитанников лакомство. Эдик не мог оставаться в долгу. Некоторое время они обменивались многозначительными взглядами и нехитрыми подарками: большими листами чистой бумаги, красивыми картинками и подобными мелочами. Но очень скоро девочка поняла, что сердце Эдика занято, и оставила его в покое. Вскоре к ней за парту пересел один из мальчиков их класса.

Неспешно, без каких либо заметных событий, протекала школьная жизнь Эдика. Но однажды он неожиданно для себя и для других получил двойку по математике. Прежде он учился достаточно хорошо и вплоть до четвёртого класса не имел даже троек. Это была первая двойка Эдика, и он, впервые в жизни оставленный заниматься после уроков, не смог сдержать слёз. К тому времени он иногда демонстрировал слабые познания и по другим дисциплинам, но всё-таки не до такой степени.

Именно тогда у одного из педагогов и возникла счастливая для Эдика мысль о том, что одна из наиболее успевающих и аккуратных девочек может «подтянуть» его по математике и другим предметам.

Эдик решил во что бы то не стало воспользоваться сложившейся ситуацией, и с помощью определённых инициатив ему удалось достичь желаемого результата.

К удивлению педагогов, он неприязненно морщился, отворачивался и всем своим видом выражал крайнее неодобрение, когда они принялись перебирать имена подходящих девочек. Потупившись, он лишь пожимал плечами, когда его просили объяснить причины. Только услышав имя Анжелики, Эдик согласно кивнул головой и замер, опустив глаза, стараясь скрыть волнение.

– Да, – едва слышно произнёс он.

– Ну что ж, если он считает, что ему лучше заниматься именно с этой девочкой… – медленно произнесла классный руководитель, с удивлением разводя руками.

Она, плотно сжав губы, замерла на минуту, пытаясь понять и оценить смысл происходящего.

– Да, пусть занимается с Ликой, она у нас отличница и не имеет дополнительной общественной нагрузки, – решила она, наконец.

И уже очень скоро Эдик сидел за одной партой со своей избранницей.

Прежде Эдик не имел ни малейшего представления о том, как замечательно дружить с девчонкой. Им было интересно вдвоём, и они с Ликой очень весело проводили время. Эдик постоянно пребывал в несколько приподнятом настроении.

«Подтягивать» Эдуарда по каким-либо предметам оказалось нелёгким делом, потому что он находил этот процесс очень весёлым. Он постоянно отыскивал в нём забавные стороны и просто наслаждался обществом своей подруги. Между ними часто происходили забавные диалоги.

– Так что же у нас сегодня задано по русскому языку? – строго спрашивала Лика и, раскрыв аккуратно обёрнутый бумагой учебник, поворачивалась к нему всем корпусом, опираясь локтями на спинку и крышку парты.

– Спроси у меня что-нибудь полегче, – лениво отвечал Эдик, в тайне любуясь столь близкой синевой глаз Лики и слегка вьющимися локонами светлых волос у неё на висках.

Но Лика умела настоять на своём, а Эдик особенно не упорствовал.

– Ну, обстоятельства какие-то задавали, – наконец пытался вспомнить он.

– Какие обстоятельства? – искренне удивлялась Лика, по-взрослому всплеснув руками. – Обстоятельства мы давно прошли.

– Сейчас мы с тобой проведём морфологический разбор предложения, – деловито заявляла она.

– Какой ужас! – отвечал Эдик, округлив глаза, и Лика не могла удержаться от смеха.

В конце концов она заставляла Эдика вспомнить и повторить задания по основным предметам, и он с радостью подчинялся.

Потом, когда Лика полагала, что её педагогические обязанности на сегодня завершены, они начинали играть в крестики-нолики и другие подобные игры. Они отгадывали слова, рисовали смешные картинки-загадки и делали ещё множество интересных вещей, не имеющих отношения к урокам. Тем не менее, Эдику вскоре удалось продемонстрировать какие-то успехи в обучении, отвечая у доски и тем самым подтвердить пользу от совместных занятий с девочкой.

Эдик никогда не говорил Лике, какая она красивая, и вообще не говорил никаких комплиментов. Скорее он мог наградить любимую лёгким подзатыльником, потому что та довольно больно щипалась, когда они ссорились.

Ссорились они также легко, как и потом мирились. Иногда один из них не давал другому списывать. Конечно, чаще всего списывать не позволяла Лика. А иногда Эдик случайно или намеренно выдвигал свой локоть или учебник на её половину парты. По этому поводу следовали замечания, иногда подкреплённые ударом остренького локтя. Иной раз Лика проводила по парте карандашом или ручкой линию, которую ему не следовало пересекать. Причём она проводила линию не только по столу, но и по скамье парты. Сначала Эдик внимательно следил за тем, чтобы эта линия была проведена правильно. Но потом, чувствуя себя человеком, несколько ущемлённым в своих правах, он быстро чертил что-нибудь на её стороне парты. Девочка чертила ему в ответ. Потом они переходили к черканию в тетрадях, а затем могли перейти и на руки друг друга. Но они никогда не заходили очень далеко. Кто-нибудь первым предлагал мир, и они начинали чистить друг другу парту и пытаться скомпенсировать нанесённый ущерб.

Однажды Эдик довел Лику до слёз и, крайне расстроенный и смущённый, просил у неё прощения. Он с трудом находил нужные слова, и её возмущенные подружки, окружив парту, помогали ему сделать это как следует.

Парочка, сидевшая недалеко от них, заходила в своих ссорах гораздо дальше. Они могли залить чернилами не только всю парту, тетради и книжки, но и друг друга. Потом, отмывшись и закатав рукава, они, смущённо улыбаясь, подолгу дружно оттирали свою парту от чернил.

Больше всего Эдику нравилось, когда они с Ликой дежурили по классу. Днём во время уроков обязанностей было немного. Главным образом надо было вначале урока сообщать учителям, кто из учеников и по какой причине отсутствует, и следить за тем, чтобы тряпка у доски была влажной. Смотрели также, чтобы у доски всегда был мел, но его преподаватели нередко приносили с собой. Эдик как-то не воспринимал эти обязанности всерьёз, не спешил их выполнять, и они обычно ложились на плечи его подружки.

Самое интересное было вечером. После ужина перед отбоем им следовало помыть полы в классе. Лика приносила ведро и тряпку со шваброй и с чисто женской практичностью и аккуратностью принималась за мытьё полов. Эдику оставалось только помогать переносить парты. Это было очень весело. Он делал вид, что не успевает одновременно с девочкой поднять парту. Или, наоборот, поднимал раньше времени. Она постепенно включалась в игру, и в результате они нередко вываливали содержимое парт на пол. Всё это Эдик сопровождал соответствующими замечаниями. Они собирали рассыпавшиеся по полу учебники и тетради, стукались головами, путали содержимое парт и делали множество других смешных вещей. Они хохотали так, что иногда садились на пол и какое-то время просто не могли ничего делать. Было очень весело, и им никто не мешал. Иногда кто-нибудь, услышав шум, заглядывал в класс, они делали очень серьёзный вид и от этого веселились ещё больше. После этих вечеров Эдик особенно сильно чувствовал, как близка ему Лика. И ему всегда было очень жаль, когда полы в классе были в конце концов помыты и приходило время возвращаться в спальный корпус, к скучной обыденной жизни. В дни таких дежурств Эдик нередко возвращался в спальню после отбоя, когда его товарищи уже крепко спали.

Эдик никогда не задумывался о том, что именно с третьего класса спальни мальчиков и девочек размещались на разных этажах. В первом и во втором классах они жили рядом на одном этаже и встречались и играли в общей гостиной.

Эдуард начал внимательнее относиться к своей внешности. Каждый понедельник он с удовольствием чувствовал себя нарядно одетым. После выходных дней благодаря маминым стараниям его костюм был всегда тщательно выглажен, а воротничок сиял белизной. Но всё-таки он не любил понедельники за то, что именно в понедельник было бесконечно далеко до следующей субботы.

Почему-то их никто никогда не дразнил. Видимо, оттого, что когда кто-нибудь из детей младших классов или наиболее бестолковых мальчишек своего класса пытались называть их «жених и невеста», Эдик не имел никаких внутренних возражений и не гонялся за ними. Ему нравилось, когда их так называли, но при этом Эдик всё-таки очень тщательно скрывал свои чувства.

Так под знаком невинной любви и дружбы прошёл учебный год и начался следующий. Эти годы были, несомненно, самыми счастливыми для Эдика среди всех лет обучения.

В пятом классе всё продолжалось примерно так же. Они ссорились, мирились и веселились иногда уже все уроки напролёт. Например, Лика тихонько толкала Эдика в бок и незаметно для окружающих показывала на девочку, только что ответившую урок у доски и ожидавшую, когда учительница поставит ей в дневник оценку. Девочке, видимо, нестерпимо хотелось в туалет. Она стояла, засунув ладошки между бёдрами, тихонько подпрыгивала и сквозь сжатые зубы издавала на вдохе короткие шипящие звуки. Эдик, закрыв ладонями лицо, падал на парту, чтобы не расхохотаться, настолько это было комичное зрелище. Они находили вокруг столько смешного или просто забавного, что это не поддаётся никакому описанию.

Так же, как и прежде, Эдик с Ликой дежурили по классу, когда подходила их очередь. Однажды поздним вечером, весело занимаясь уборкой класса, они нечаянно опрокинули парту одного мальчика. Из неё посыпались тетради и учебники, разлетаясь по всему полу. Собирая всё обратно в парту, Эдик случайно увидел фотографию Лики. Она выпала из какого-то учебника. Лика свою фотографию не заметила, и Эдик, повинуясь первому порыву, незаметно вернул её на место. Поражённый самим фактом, он даже не задумался, откуда эта фотография появилась у мальчика. Почему-то Эдику не пришло в голову, что его одноклассник стащил эту фотографию, иначе бы он её просто забрал. Эдик испытал укол ревности, но Лике ничего не сказал. Несколько дней он присматривался к парню и наконец решил, что у него нет повода для ревности. Он никогда не видел его рядом с Ликой, и они практически не общались.

Но почему-то именно теперь этот парень очень не понравился Эдику, и в облике его было что-то неприятное и раздражающее. Вскоре Эдик, найдя какой-то совсем уж ничтожный повод, крепко поколотил своего предполагаемого соперника и только после этого наконец успокоился.

Наверное, у каждой девочки в классе была своя особая тетрадь, куда записывались понравившиеся стихотворения, высказывания, песни и наклеивались вырезанные откуда-нибудь красивые картинки. Девочки берегли эти тетради как зеницу ока и, конечно, никогда не показывали их мальчишкам. Лика тоже иногда доставала свою тетрадь и, тщательно заслонившись от Эдика, что-то туда записывала. Она очень сердилась, когда Эдик пытался подсмотреть, и в такие минуты он к ней не приставал. Наконец Эдик решил, что ему пора узнать, что пишет в своей тетради его подруга, и пришёл на уроки немного раньше неё. Он знал, где Лика прячет тетрадь, и, достав её, бережно открыл.

«Любовь – солома, сердце – жар, одна минута – и пожар!» – сразу прочитал Эдик, и это ему понравилось. Тем более что ниже была приклеена картинка, очень реалистично изображающая костёр. Далее следовала страничка, аккуратно свёрнутая треугольником с надписью: «Секрет». Эдик с интересом её развернул. «Осёл, зачем чужой секрет прочёл?» – обескуражено прочитал он. Подивившись девичьему остроумию, Эдик положил тетрадь на место и больше уже никогда не брал.

Заканчивалась последняя четверть, на улице бурлила весна, и солнце на уроках иногда било прямо в глаза. Приближение летних каникул улучшало настроение ещё больше, и ничто не предвещало неприятностей.

Видимо, в какой-то момент Эдик с Ликой нарушили какие-то границы дозволенного, или у педагогов просто лопнуло терпение. Но, несмотря на возмущение Эдика их, просто-напросто рассадили по разным партам. Пришлось подчиниться, в пятом классе у Эдика ещё оставались, какие-то представления о дисциплине. Эдика усадили за одну парту с «новеньким», весёлым и предприимчивым мальчиком. По-видимому, намеренно, чтобы он отвлекся от общения с девочкой. Мальчик у него на глазах вылепил из пластилина смешную фигурку, потом ещё одну. Оказалось, что он знает множество остроумных анекдотов и вообще у них много общих интересов. Они подружились, и мальчик действительно отвлёк Эдика. Потом Эдика назначили редактором классной стенгазеты, и его мысли были заняты разными оформительскими идеями.

Почему-то именно в том же самом году, в начале мая, когда они заканчивали пятый класс, педагоги решили, что мальчики и девочки в их классе держаться слишком обособленно друг от друга. Действительно, они никогда не играли вместе и не имели никаких общих дел и интересов, за исключением, может быть, пионерских.

В один из солнечных майских вечеров, когда дети собрались на самоподготовку, классный руководитель и одна из воспитателей выступили перед классом. Смысл их речей сводился к тому, что мальчикам следует лучше относится к девочкам, дружить с ними и играть вместе. Конечно, всё это касалось и девочек тоже. Потом воспитатель повела ребят на стадион возле учебного корпуса. Там она рассказала детям правила игры «Море волнуется раз», и мальчики с девочками, взявшись за руки, начали играть. Многие из ребят, особенно девочки, уже знали правила и придумывали другие, более интересные варианты игры. Но Эдика это занятие не впечатлило. Потом воспитатель, сверяясь с книжкой, научила их играм «Испорченный телефон» и «Вышибала». Эти игры показались Эдику более интересными, особенно «Вышибала».

На другой день вечером детям объявили, что сейчас будут танцы, и собрали весь класс в кабинете музыки. Они уселись на стулья, которые были расставлены вдоль стен, и с интересом ждали, что будет дальше.

Наконец им представили симпатичную девочку в красивом кремовом, почти белом, платье с блёстками и большим бантом сзади на поясе. Оказалось, что она учится в третьем классе в обычной дневной школе и давно, уже несколько лет, занимается танцами. Девочка должна была показать ребятам, как правильно танцевать. Кажется, она была дочерью или какой-то родственницей одного из преподавателей. Девочка вела себя совершенно раскованно и непринуждённо, разительно отличаясь этим от присутствующих воспитанников. Она, кружась и что-то напевая, прошлась по импровизированному залу. Потом прошлась ещё раз, выполняя несложные танцевальные па. Более сдержанные и замкнутые одноклассники Эдика на её фоне выглядели довольно бледно и невыразительно.

Все развеселились, когда в небольших и высоко расположенных окнах, выходящих в коридор, показались любопытные физиономии мальчишек из параллельного «б» класса. Не приглашённые на мероприятие, они, используя подручные средства и вставая на плечи друг другу, старались рассмотреть происходящее. Но, едва показавшись, их лица исчезли под аккомпанемент грохота падения и смеха зрителей в зале.

Воспитатель напомнила мальчикам, что именно они должны первыми приглашать девочек на танец. Тех, кто не умел танцевать, она просила не боятся, потому что, начав, все сразу легко этому научаться.

– А «Белый танец» будет? – тоненьким голосом спросила одна из девочек, и весь зал грохнул от смеха.

– Конечно, будет, – улыбнулась воспитатель.

На проигрыватель поставили пластинку, и заиграл вальс. Но никто из воспитанников не спешил танцевать. Все просто сидели, смотрели и слушали. Девочка в кремовом платье снова прошлась по залу.

– Мальчики, ну что же вы? – укоризненно спрашивала она.

– Ребята, да будьте же вы поактивней, – вторила ей воспитатель.

Эдик не имел каких-либо комплексов относительно танцев, но размышлял, следует ли ему сейчас быть первым. Он никогда не стремился быть лидером, но время от времени оказывался на первых ролях, когда видел, что заменить его было некому.

Наконец он встал и подошёл к девочке в кремовом платье.

По залу пронёсся лёгкий шум, и Эдик услышал, как ребята, толкая друг друга, шёпотом повторяют его имя.

Девочка расцвела радостной улыбкой и изысканным жестом взяла его за руки.

Она тут же положила правую руку Эдика себе на пояс, высоко, почти на лопатку, потом вытянула далеко в сторону его левую руку и повела в танце. Ростом она была по плечо Эдику, но была очень стройной и подтянутой.

– Раз, два, три, – тихонько повторяла она, глядя ему прямо в глаза.

Эдик старательно следовал движениям девочки, но вскоре наступил ей на ногу, извинился, но сразу же наступил ещё раз. Девочка повела его уже медленнее и, наклонившись вниз, стала показывать, как правильно передвигаться. Наконец у Эдика стало что-то получаться, но закончилась музыка. Когда пластинку поставили снова, уже несколько мальчишек и девчонок вызвались танцевать, и Эдик вернулся на своё место.

Он, конечно, предпочёл бы потанцевать с Ликой, но после того как они оказались за разными партами, Эдик чувствовал, что в их отношениях возникла какая-то напряжённость.

Сейчас она сидела почти в самом углу, зажатая со всех сторон своими подругами, и, судя по всему, вряд ли собиралась танцевать.

Эдик впервые обратил внимание на то, что многие из девчонок его класса были одеты в очень похожие, а то и просто одинаковые кофты и платья. И у него мелькнула неясная мысль о том, что, может быть, ему и не следовало сейчас, на глазах у Лики, танцевать с красивой девочкой из другого мира. Наверное, прекрасного мира, но почти незнакомого ему, а потому практически чужого.

Старания педагогов не увенчались успехом. Мальчишки и девчонки их класса так и не стали играть вместе в красивые игры, о которых столько написано в книжках.

В шестом и седьмом классе Эдик нередко находил возможность снова оказываться за одной партой с Ликой. Иногда девочка, с которой она сидела, болела и подолгу отсутствовала, и Эдик пересаживался на освободившееся место. Один раз он просто попросил её соседку по парте поменяться местами, и та не возражала. Некоторые учителя были настолько заняты своим предметом, что им было всё равно, кто с кем сидит. Но наиболее бдительные из педагогов, скрывая удивление и преодолев некоторый период инерции, принимали соответствующие меры.

Один раз перед началом уроков они принялись пересаживать местами почти весь класс, вполне логично объясняя, почему те или иные ученики должны сидеть за определёнными партами. Лишь позднее Эдик стал понимать, что, возможно, это затеяли только из-за них с Ликой.

Именно в те годы он впервые стал чувствовать некоторую робость и неуверенность, общаясь со своей подругой. В седьмом классе он уже не мог, как, прежде, не задумываясь дать ей по шее или дёрнуть за косу. В девочке что-то неуловимо для него изменилось.

Видимо, Лика тоже это чувствовала, но Эдику по-прежнему было хорошо с ней. Постепенно она превращалась в стройную, высокую и невероятно красивую девушку.

Лика всегда была немного выше Эдика ростом. Когда они разговаривали стоя, она трогательно сутулилась и переносила вес тела на одну ногу, скрадывая несколько сантиметров своего роста. Эдик и сам был достаточно высок, и различие в росте его нисколько не волновало. Ему скорее даже нравилось то, что Лика была высокой девушкой. Однако Эдика очень трогала такая тактичность, и за это он любил её ещё больше.

Весной они перешли в восьмой класс, и Эдуард начал чувствовать себя практически взрослым человеком. Он собирался после восьмого класса идти работать и поступить в заочный техникум. Уже после техникума он планировал поступать в институт.

В детстве все почему-то очень спешат повзрослеть, и Эдик не являлся исключением.

Последние каникулы вместе с последним летом детства пролетели особенно быстро.

Однажды Лика явилась в класс, слегка подкрасив глаза и губы. В первый момент Эдику показалось, что к нему за парту села незнакомая взрослая девушка. Сначала он не знал, как заговорить со своей подружкой, и даже не решался смотреть в её сторону. Видимо, Лика тоже чувствовала себя несколько неуверенно и отчуждённо, привыкая к своей новой внешности. Эдику не нравились такие перемены. Тем более что неумело наложенный макияж резко бросался в глаза и скрадывал естественную, привычную и такую милую красоту Анжелики. Эдик, не отличаясь большим тактом, не замедлил высказаться по этому поводу. Девушка обиделась, и они несколько дней не разговаривали. Почему-то они стали ссориться чаще, а мирились всё с большим трудом.

Эдик, не понимая причин происходящего, был крайне раздражён и стремился выяснить и упорядочить отношения с Ликой. Обычно на уроках они часто писали друг другу записки. Эдик набрался смелости и спросил Лику в записке, любит ли она его. Девушка прочла записку, порвала и ничего не ответила.

Тогда Эдик не нашёл ничего лучшего, чем предложить ей встретиться в воскресенье в одном из парков. Это было несколько сомнительное предложение, потому что со слов старших он знал, что вечерами там встречаются влюблённые парочки. Она не ответила и на эту записку. По реакции и выражению лица Лики Эдик не мог понять, как она относиться к нему и его предложениям.

Пребывая в столь юном возрасте, Эдик не совсем понимал, какого результата хотел достичь, и не особенно задумывался об этом. Иногда он с восторгом и некоторым удивлением думал о том, что между ним и Ликой возможна физическая близость. Однако для Эдика это всегда оставалось на втором месте. На первом месте была простая радость общения, полная взаимопонимания и согласия.

Как и любая женщина в подобной ситуации, Анжелика всегда была взрослее и мудрее своего друга. Она знала и понимала многое из того, чего он не знал и не понимал. Но Эдуард начал задумываться над этим лишь много лет спустя.

Один раз на уроке Лика подала Эдику порванную пополам цепочку, которую иногда носила на шее. Это было недорогое украшение, покрытое тонким слоем жёлтого металла. Эдик провозился половину урока, но сумел её починить. Вскоре Лика вновь подала ему цепочку, порванную уже в двух местах. Потом Эдик починил её цепочку ещё раз, но Лика отказалась взять её назад. Она заявила, что та ей больше не нужна. Это показалось Эдику очень обидным. Они снова поссорились, но уже более серьёзно. Тогда с её молчаливого согласия Эдик впервые покинул их парту самостоятельно.

Вскоре и Лика оставила свою парту, за которой она, с Эдиком и без него, проучилась столько лет. Она перебралась на одну из задних парт, где оказалась в тесном окружении своих быстро повзрослевших подруг, и Эдик понимал, что там для него уже нет места.

Он навсегда запомнил её аккуратный и округлый девичий почерк. Переняв от неё элементы написания некоторых букв, он продолжал писать их так же и многие годы спустя.

Какое-то время Эдик старался не обращать на Лику внимания и считал, что теперь всё в прошлом. Острота его чувства с течением времени иногда притуплялась, но порой после случайных встреч вспыхивала вновь. Взглядом, жестом или случайно оброненным словом девушка пробуждала в нём восторженные надежды.

В один из солнечных весенних дней одноклассницы Эдика по просьбе преподавателя записывали в журнал, кто и куда собирается пойти после восьмого класса. Лика вдруг подключилась к разговору и начала в подробностях уточнять у Эдика, чем тот собирается заниматься. Её интересовали адреса, названия учебных заведений, предполагаемые места работы и многое другое. Она не успокоилась, пока не узнала все подробности. В этот день Эдик покинул класс, окрылённый надеждами и уверенный в том, что не безразличен Лике. Конечно, эти расспросы могли и не иметь того значения, которое он им придавал.

Эдик чувствовал, что они с Ликой всё больше и больше отдаляются, друг от друга, но не умел и не знал, как это поправить. Он всегда испытывал к ней сильную привязанность и временами грустил.

В мае, когда они уже заканчивали восьмой класс Эдик, понимая, что время безвозвратно уходит, написал Лике очередную записку. В ней он предлагал встретиться в ближайшие выходные и сходить в кино. Его робость выросла до таких масштабов, что он не представлял себе, как заговорить об этом с Ликой. Эдик не решался даже просто подать ей записку и долго размышлял над тем, как и когда это лучше всего сделать.

Наконец наступил день, когда он после уроков ждал её в коридоре около класса, чтобы поговорить наедине. Вот Лика показалась в дверях класса, но остановилась, разговаривая с подругами. Ждать оставалось совсем недолго.

В это время, совсем некстати, в коридоре появился один из наиболее близких друзей Эдика. Он заявил, что уже устал его разыскивать, и потащил куда-то за руку. Эдик пытался сопротивляться и объяснял, что обязательно должен передать девушке записку. Услышав это, друг Эдика очень развеселился. Он заявил, что тот всегда успеет решить свои любовные дела, а сейчас они очень спешат. Эдик заразился его беззаботным весельем и сдался, выбрав более лёгкий путь. Почему-то ему было очень трудно заставить себя подойти к девушке и поговорить. Он решил, что у него будет ещё сколько угодно возможностей это сделать.

Эдик ошибся, больше такой возможности ему не представилось. Последние школьные дни они ходили на консультации, сдавали выпускные экзамены, подписывали обходные листы и виделись лишь изредка практически на бегу.

Оказалось, что в шестнадцать лет непросто найти подходящую работу. Эдик обратился в комиссию по делам несовершеннолетних и по их рекомендации устроился учиться на курсы. Летом и на следующий год, когда Эдик уже работал, а вечерами учился, он утешал себя мыслью о том, что знает, где найти Лику, и они обязательно встретятся. Он знал, что она перешла в девятый класс и осталась учиться на прежнем месте. Так прошёл год, а потом ещё один. Эдик всё реже и реже вспоминал свою подругу.

Он не отличался постоянством. Однажды Эдику понравилась одна девушка, и он с ней некоторое время встречался, пока та не уехала учиться в другой город.

Через несколько лет, хмурым осенним вечером, Эдик случайно на автобусной остановке встретил одного из своих бывших одноклассников. От него он с удивлением узнал, что даже лучшая подруга Анжелики уже несколько лет не знает, где она теперь и как её можно найти. Вроде бы Анжелика выходила замуж, а может быть, просто уехала в другой город. Но подруга ничего не знала точно.

Только тогда Эдик понял, что видимо, потерял Лику навсегда. Его товарищ давно уехал, а Эдуард ещё долго сидел на остановке и смотрел, как ветер гоняет по асфальту пожухлые листья. Идти или ехать никуда не хотелось, казалось, что его жизнь вдруг утратила большую часть своего смысла.

К тому времени он уже начал понимать, что лёгкую влюблённость, а тем более страсть, очень легко спутать с любовью. И теперь он уже не знал, бывает ли на свете настоящая любовь кроме самой первой любви.

Любви, которая может сиять годами как затянувшаяся вспышка чистого ослепительного света.

Дух противоречия

рассказ

Конечно, я помню погремушки на верёвке, натянутой поперёк моей детской кроватки. Я мог дотянуться до них руками и провести несложные манипуляции. Помню также круглую деревянную шарманку, покрутив ручку которой я, к восторгу окружающих, извлекал серию мелодичных звуков. Но это смутные неотчётливые воспоминания.

Наиболее хорошо запомнились события несколько иного свойства.

К тому времени исчезли веревочные сетки с ячейками в форме ромбиков по бокам моей кроватки. Вероятно, я стал достаточно большим, чтобы не падать время от времени на пол.

Маме нужно было куда-то ненадолго отлучиться, но она опасалась оставить меня одного. В конце концов она усадила меня на диван и сказала, чтобы я сидел и ничего не трогал. Особенно нельзя было трогать электрическую розетку, которая виднелась на стене над диваном. Мне тогда было где-то около четырех лет или меньше.

Не знаю почему, но я поступил с точностью до наоборот. Сначала я исследовал доступную мне часть поверхности стола, который стоял рядом с диваном. На столе нашлась заколка для волос. Оказалось, что если её немного разогнуть, оба конца совпадали с отверстиями розетки. Пришлось, однако, приложить некоторое усилие, чтобы заколка зашла поглубже.

Последовала яркая вспышка. Я некоторое время с удивлением изучал остатки металлического предмета и закоптившуюся розетку.

Мама вернулась почти сразу. Узнав о случившемся, она долго допытывалась, что я почувствовал и где у меня болит. Узнав, что со мной ничего не случилось, она не ругалась, а только удивлялась: «Как ты только до этого додумался?» Потом мы долго сидели в сумерках и ждали электрика. Я узнал магическое для таких случаев правило: «Нужно заменить пробки». Мы тогда жили в Ленинграде в коммунальной квартире. Я смотрел в окно и в каждом прохожем видел электрика, о чем громко сообщал маме. Потом она объяснила, что у электрика должен быть чемоданчик. Мои сообщения стали поступать реже, но всё равно было много разочарований. Когда пришёл долгожданный специалист, уже стемнело, и я давно перестал смотреть в окно.

Через некоторое время мы поехали в деревню к родственникам. Я был всё так же мал и действовал в том же духе.

Однажды я играл во дворе, а взрослые пилили дрова или доски. Мне сказали, чтобы я ни в коем случае не трогал пилу, потому что можно пораниться.

Как только все ушли, я сразу приступил к исследованию опасного предмета. Действовал я настойчиво, но достаточно осторожно, и крови было немного. Но и сейчас на безымянном пальце у меня заметный шрам.

Потом мы пили чай, взрослые курили, а я смотрел в окно. Мне понравилось, как стекло охлаждает мой разгоряченный лоб. Особенно если к нему поплотнее прижаться. Мне сказали, чтобы я не нажимал на стекло лбом, потому что могу его разбить. Надо ли говорить, что не прошло и минуты, как окно было разбито?

Потом взрослые ходили по двору, собирали осколки, измеряли раму. Я был несколько смущен тем, что вызвал такое обилие хлопот.

В дальнейшем я тоже иногда нарушал запреты. Катался, например, на дверце шкафа, разбивая посуду. Но почему-то именно эти три случая запомнились мне как наиболее характерные. Возможно, оттого, что я одинаково хорошо запомнил процедуру запрета и последовавший за этим результат.

Сейчас я думаю, что уже давно имею достаточно оснований считать себя взрослым человеком.

Однако, узнав о том, что чего-либо нельзя делать, я иногда надолго задумываюсь. Действительно ли, например, нельзя сделать вечный двигатель или летать со сверхсветовой скоростью? А если нельзя, то почему? И очень хочется проверить!

Правильные поступки

рассказ

Это случилось в дни моей ранней молодости, когда я ещё читал иногда книги. Впрочем, не очень толстые.

Где-то я вычитал, что с другими людьми следует поступать так, как бы я хотел, чтобы поступали со мной. Мне очень понравилась эта мысль.

Размечтавшись, я уже видел перед собой весёлые, доброжелательные лица людей. Представлял, как все по-доброму и с пониманием относятся друг к другу.

Я решил начать немедленно, с завтрашнего дня. Утром, запирая квартиру, я увидел соседку, поднимающуюся по лестнице. Вспомнив её длинные рассказы о других жильцах и бесконечные жалобы на жизнь, я подумал: «Вот было бы хорошо, если бы она не обращала на меня внимания, а ещё лучше – вообще не замечала». Недолго думая, я, едва её не задев, молча прошел мимо, устремив вдаль задумчивый взгляд. Вслед я услышал далеко не лестные замечания о некоторых зазнавшихся и возомнивших о себе молодых людях. Последние подробности я слышал, уже открывая дверь на улицу. «Не очень удачное начало», – подумал я.

Спустившись в метро, я стал продвигаться по перрону, испытывая толчки и толкаясь сам. Хорошо бы люди не толкались, да и вообще не задевали друг друга. Я принялся аккуратно лавировать в людском потоке. Иногда приходилось поднимать вверх руки или вращаться, делая большие шаги на носочках. Я чувствовал себя балериной, но это продолжалось недолго.

На моё плечо легла тяжёлая рука, и пришлось объясняться с довольно-таки недоверчивым милиционером. Когда, наконец, выяснилось, что я не карманник и не заезжий гастролер неизвестной квалификации, я уже опаздывал на работу. «Ходите, как все люди», – посоветовал мне на прощание страж порядка.

Придя на работу и продолжая следовать своему новому правилу, я был вежлив и внимателен. Очень скоро представилась блестящая возможность применить на практике мои новые принципы.

– Ты не мог бы поработать за меня в это воскресенье? – обратился ко мне один из коллег. – У моей подруги день рождения, а у меня стоит дежурство, – пояснил он.

Надо ли говорить, что я охотно согласился? Позже у меня заняли денег до получки, и я восторженно размышлял, как хорошо жить в атмосфере взаимопомощи и взаимовыручки. Довольно быстро все усвоили, что у меня всегда можно перехватить денег до получки. Не менее быстро все поняли, что я никогда не отказываюсь подменить кого-нибудь в выходные дни. Однако никто не рвался подменить меня самого на работе, когда возникала такая необходимость. Найти же денег взаймы было также трудно, как и раньше.

Уже тогда я начал смутно понимать, что ситуация с правильными поступками не так проста, как я думал вначале. В действительности же всё оказалось намного хуже. Я купил телевизор в кредит и уже не мог, как раньше, одалживать деньги. Но товарищи по работе настолько привыкли к моей щедрости, что иногда шли буквально косяком, полностью уверенные в положительном результате. Мои объяснения как-то не воспринимались. В конце концов, я прослыл скрягой, у которого снега зимой не выпросишь. Когда же я поступил учиться и больше не имел свободного времени для подмен, появилось стойкое мнение, что я ставлю свои интересы выше интересов коллектива. Именно тогда я в полной мере познал глубокий смысл старинной поговорки: «Не делай добра, не познаешь зла». Не берусь утверждать, что запомнил этот текст дословно, но смысл его именно такой. С горечью я размышлял о человеческом непостоянстве.

К счастью, мне вспомнились слова из недавно прочитанной книги, где говорилось о зависимости человека от чужого мнения. Смысл текста был в том, что мнение людей о других, как правило, необъективно, и уж тем более, непостоянно. Более того, каждый настолько занят своей персоной, что ему нет большого дела до других. Короче говоря, я перестал обращать внимание на косые взгляды и спокойно занимался своими делами. Первое время иногда происходили забавные диалоги.

– Почему не дашь денег взаймы? Тебе что, жалко? – следовали вопросы.

– Не жалко, – говорил я, устав объяснять, что у меня их нет.

– Тогда почему?

– Не хочу.

– Вот злодей, – говорили с некоторым восхищением в голосе. Нередко мои ответы вызывали улыбку и, наконец, понимание. Вопрос был закрыт.

С тех пор я стараюсь никому не одалживать, даже если есть возможность. Стараюсь не подменять никого на работе, даже если есть время. Почему-то все стали считать меня своим парнем, с которым можно иметь дело, хотя я совсем не стремился к этому.

Но даже сейчас я иногда думаю: «А все-таки как было бы здорово!..»

Первое свидание

рассказ

Мне было уже около двадцати лет, когда я впервые решился пригласить девушку в кино. Получив при этом категорический отказ, я некоторое время пребывал в угнетённом состоянии духа. Она мне нравилась, и я думал, что, возможно, это любовь.

Потом, поразмыслив, я пришел к выводу, что отказ моей пассии был не таким уж категоричным. Просто она была занята в этот выходной день. Следовательно, надежда оставалась.

Старшие, умудренные опытом друзья, узнав об этом, сочувственно кивали головами.

– Тебе действительно так приспичило? – поинтересовался один из них. Я понимал его раздражение. Из-за моих похождений срывались некоторые наши планы. Мы делали записи на магнитофон, учились играть на гитаре и пытались учиться в институте. У нас в то время было много важных дел. Но, видя моё упорство, друзья решили: – Раз уж так получилось, двух мнений быть не может, я должен вести девушку в кино.

Они отнеслись с пониманием к возникшей ситуации, чем вызвали у меня чувство глубокой признательности.

Когда мы уже прощались, старший, наиболее опытный друг выдал мне последнее напутствие.

– Если не попросишь на третий день, она с тобой гулять не будет, – сообщил он.

Сначала я даже не понял о чём идет речь. А когда понял, смутился и очень удивился. В голове у меня тогда царила сумбурная смесь. Она состояла из совершенно идеализированных представлений о любви с некоторым предвкушением физической близости. Однако, авторитет моего друга в этой области был очень высок, практически непререкаем. Пришлось принять эту информацию к сведению.

– Но почему именно на третий? – думал я. В этом была какая-то мистика. Это обстоятельство отнюдь не придавало мне уверенности в себе, скорее наоборот.

Девушка работала продавцом в промтоварном магазине. На совершенно негнущихся ногах я отправился на встречу.

Тогда я, к сожалению, не знал широко известной сейчас фразы из одного зарубежного фильма. Самое худшее, что может произойти, когда предлагаешь девушке провести с тобой время, – это то, что она пошлёт тебя подальше. А это можно как-то пережить. Почему я не знал раньше столь простой и мудрой формулы?

Со страхом я перебирал в уме слова, которые собирался сказать. По крайней мере, дважды хотел вернуться домой и подождать более удобного случая. Однако, я подумал, что если сейчас вернусь, уже не будет никаких удобных случаев. И девушек, может быть, никаких не будет. Так я добрался до магазина, где работала моя избранница.

К счастью, она казалась мне довольно привлекательной. Её тело отличалось ярко выраженными и упругими формами. Это обстоятельство неизменно стимулировало моё вдохновение и побуждало к более активным действиям.

Иногда мы подолгу беседовали о кинофильмах, о прочитанных книгах и прочих вещах. Она носила платье с очень скромным вырезом декольте. В узенькой щёлке чуть-чуть виднелись груди, и темнело пространство между ними. Это приводило к сладким и томительным мыслям о возможном грехе. Чувствуя, что краснею, я поспешно отводил глаза.

Но вот случилось то, чего я больше всего опасался. В этот выходной девушка тоже была занята. Однако, существовала очень небольшая вероятность, что она сможет освободиться. Мне следовало позвонить в воскресенье около часа дня. Мы могли встретиться, если у неё появится время.

– Этого, конечно не произойдёт, – чопорно заверила девушка.

Встречу назначила в два часа дня на центральной площади у памятника.

Неприятности начались в воскресенье, когда я, дождавшись часа дня, отправился звонить подружке. Едва я открыл дверь будки телефона-автомата и зашел внутрь, на меня посыпались какие-то ржавые уголки и металлические детали. Потом я долго набирал номер и наконец, сквозь треск и гудение, мне ответил далёкий искажённый голос подруги. Голос сообщил, что мы скоро встретимся, и я отправился на первое в своей жизни свидание.

Едва завидев меня в толпе, ещё за добрые пятьдесят метров, моя избранница помахала рукой с противоположной стороны улицы. Потом, широко жестикулируя и тыкая пальцами в разные стороны, она принялась показывать мне, как лучше перейти дорогу. Глядя, как она вдали отчаянно размахивает руками, пугая прохожих, я впервые усомнился в своих чувствах.

Наконец, мы воссоединились и отправились в ближайший кинотеатр на премьеру нового фильма.

Когда в зале погас свет и начался фильм, я понял, что не смогу обнять свою подругу. Мешала спинка кресла. Глядя в полутьме на её строгий профиль и сверкающие глаза, в которых отражалось действие фильма, я не решался положить руку ей на колено. А тем более на бедро. Занятый своими мыслями, я почти не обращал внимания на то, что происходит на экране. Однако я заметил, что один из персонажей фильма, героически погибший несколько минут назад, теперь вновь разгуливает по экрану. Когда оный персонаж встретился с другими героями фильма и вступил с ними в ожесточённый спор, в зале засвистели и затопали ногами. Зажёгся свет. Оказалось, что киномеханик перепутал бобины. Фильм запустили снова, я посмотрел ещё раз на свою девушку и решил не торопить события. Ведь впереди у меня оставалось ещё два дня.

Потом я поехал провожать её домой на автобусе. Всю дорогу до остановки она что-то возбуждённо болтала о фильме. Слушать её было совсем неинтересно. Я подумал, что она просто глупа. В тесной духоте автобуса мы молчали.

Глядя на её длинный прыщавый нос, я вдруг с ужасающей отчетливостью понял, что совсем её не люблю. Более того, мне стало совершенно ясно что я никогда не смогу её полюбить.

Мы попрощались у калитки её дома, и я в смятенных чувствах отправился домой. Мои идеализированные представления о любви не позволяли давать девушке необоснованные надежды. Я решил, что мне следует поступить честно и не встречаться больше с нелюбимым человеком. Больше мы не виделись. Возможно, девушку постигло разочарование, и мне было её жаль.

Но даже несколько месяцев спустя я иногда с удивлением думал: почему всё-таки это должно произойти именно на третий день, а не на второй, или скажем на четвёртый?

С тех пор в моей жизни произошло немало разных событий из тех, что обычно случаются у людей. Многие из них так или иначе были направлены на то, чтобы заменить мои идеальные представления о жизни на другие. На представления и соображения сугубо практичного свойства.

Но до сих пор этого почему-то так и не произошло.

В тёмной комнате

рассказ

Очень трудно найти в тёмной комнате
чёрную кошку, особенно, если её там нет!
 Конфуций

В уютной полутьме ресторане гремела зажигательная музыка, празднично мигали разноцветные огни, но мне было не до веселья. С трудом пробираясь между танцующими, я издалека спешил к нашему столику. Назревал конфликт. Конечно же, я его предвидел.

За соседним с нашим столиком отдыхали два, вполне серьёзно выглядевших, молодых человека. Они были в строгих тёмных костюмах и в галстуках. С ними были две девушки. Казалось, они только что сошли с обложек модных журналов.

Мой старый друг Петр несколько раз приглашал одну из них танцевать. Он каждый раз церемонно спрашивал у молодых людей  разрешения, а у девушки согласия. Всё выглядело бы вполне благопристойно, если бы не повторялось слишком много раз подряд. Я знал, что Петр никогда не обращает внимания на столь тонкие нюансы и разные условности. Просто девушка ему понравилась и этим всё сказано.

Сейчас я увидел что Петр, в очередной раз, проводив девушку после танца, задержался около её столика. Он перекинулся с одним из молодых людей несколькими фразами явно на повышенных тонах и вернулся на своё место. В этот раз мы пришли в ресторан вчетвером, но сейчас за столиком кроме Петра никого не было.

Молодой человек успел подойти к Петру немного раньше меня. Он уже изрядно «нагрузился» но держался молодцом. Парень извлек из нагрудного кармана пиджака красные корочки, раскрыл их, и, пошатнувшись, поднес к глазам Петра.

– ОБХСС, – объявил он.

Петр небрежным жестом грубо отмахнулся от удостоверения парня как от назойливой мухи.

– АБВГД, – безапелляционно заявил он и зачем-то полез в карман пиджака. По бессмысленной ухмылке и отсутствующему взгляду Петра я понял, что он уже мало что соображает. Парень потянулся взять Петра за грудки, но я успел схватить его за руку. Попутно я придержал за плечо неуклюже встающего Петра.

– Давай отойдем в сторонку, – предложил я парню. Он с готовностью подчинился.

– Не обращай на него вниманию, – сказал я, имея в виду Петра. – Просто человек много выпил.

Всё время пока я говорил, парень согласно кивал головой, поэтому я не стал развивать эту тему дальше. Я понял, что он совсем не хотел скандала, а я, вмешавшись, просто помог ему, как говорится «сохранить лицо». Сохранить как в прямом, так и в переносном смысле.

Этого парня я вполне мог понять. Петр был выше меня почти на голову широк и крепок. В нашем узком кругу некоторые звали его просто и коротко: «Лось». Но так называли его только за глаза.

Мы с молодым человеком пожали друг другу руки, и он увлек меня к своему столику. Там мы за что-то выпили, и я вернулся к Петру.

Петр был на несколько лет старше меня и относился ко мне по-отечески. Обычно ему приходилось помогать мне в затруднительных ситуациях, а не наоборот. Сейчас он уже наполнил мою стопку и принялся накладывать салат. Закусывайте, сказал он, называя меня по имени отчеству. Мы с ним часто обращались друг к другу именно так.

– Я пас,– сказал он, поймав мой вопросительный взгляд, и накрыл свою стопку ладонью. Петр всегда быстро приходил в себя. Я выпил и закусил, потом ещё. Посмотрев на Петра, я подумал, какой же он всё-таки замечательный друг. Он моментально понял моё настроение. Мы поднялись из-за стола, обнялись и заверили друг друга в вечной дружбе. Потом мы выпили уже вместе, и у меня перед глазами всё поплыло. Петр снова принялся накладывать мне салат.

Музыканты только что отыграли. На время воцарилась тишина, нарушаемая только пробными нотами музыкантов и чьими-то пьяными выкриками. Когда музыканты заиграли вновь я замер после первых же звуков. Невозможно выразить словами как я был удивлён.  Весь вечер исполняли песенки типа – «В саду у дяди Вани». Сейчас зазвучала одна из моих любимых композиций рок группы Pink Floyd. Композиция Time с известного альбома. На мой взгляд окружающая обстановка совершенно не соответствовала такой музыке. Я бы меньше удивился, увидев большеголовых инопланетян в серебристых костюмах испускающих зелёные лучики.

Адресовав Петру, неопределенный жест я отправился к подиуму с музыкантами.

Подойдя, ближе я увидел девушку, на которую обратил внимание ещё в самом начале вечера. Один раз мы танцевали с ней медленный танец. Больше она не появлялась, и я увидел её снова только сейчас. Она была сравнительно худенькой, а ростом немного ниже меня. Красивые пепельного цвета волосы кольцами ниспадали на длинное почти до пола темное серебристое вечернее платье. Я подошел к ней и пригласил на танец.

– Я тебя искал, – шепнул я, наклонившись к самому её уху, когда мы начали медленно двигаться в танце.

– Я тебя ждала, – ответила она.

Я слегка коснулся щекой её нежной щечки, и девушка прильнула ко мне. Перекрывая шум и громкие звуки музыки, мы сообщили друг другу наши имена. Девушка была, мягко говоря, не совсем трезвой. Иногда она просто повисала на мне, а танцевал я один. Однако я был примерно в той же стадии и не обращал внимания на такие пустяки. Временами наши губы встречались в нежном поцелуе. После танца мы, обнявшись, отошли в сторону. Оставшуюся часть вечера мы уже не расставались. По крайней мере, надолго. Хотя признаться, некоторые моменты совершенно выпали у меня из памяти.

Выяснилось, что девушка гуляла на свадьбе, которая проводилась в отдельном зале и поэтому она так долго не появлялась. Она сообщила, что приметила меня ещё в самом начале вечера. Девушка явно сожалела о том, что не смогла вырваться в общий зал раньше. С первых же минут встречи между нами воцарились полнейшие взаимопонимание и согласие.

Нужно сказать, что я совсем не понимал женщин и нередко страдал от этого. Я не понимал, почему они говорят «нет» а делают «да». Меня удивляли их решения и поступки. Порой они казались мне загадочными и таинственными существами. С этой девушкой всё было иначе. Мы понимали друг друга с полуслова, и не было никаких недомолвок. Я просто наслаждался обществом своей новой подруги.

Она рассказала, что приехала вместе со всей свадебной компанией из районного центра расположенного в нескольких десятках километров отсюда. Когда она предложила мне сегодня же поехать туда вместе с ней я не раздумывая, согласился.

В кармане у меня лежали билеты на концерт рок группы «Машина времени». Группа  приезжала с концертом в соседний областной центр. Завтра мы собирались поехать туда всей компанией на поезде. Петр даже предложил нам с Василием переночевать у него, чтобы завтра утром отправиться в путь без лишних задержек.

Попытавшись собраться с мыслями, я додумался только до того, что мне надо иметь с собой больше денег. Я объяснил подруге ситуацию и отправился к нашему столику. Петра на месте уже не было, но за столиком сидел Василий. Невысокий плотный и широкий крепыш Василий был одним из лучших моих друзей. Он совсем недавно вернулся из армии, и у нас ещё не было возможности, как следует поговорить.

Я радостно сообщил Василию, что познакомился с замечательной девушкой и сейчас поеду с ней на свадьбу в другой город. Василий очень удивился но, не задавая лишних вопросов, порылся в карманах и нашел для меня три рубля.

Пока я ходил за деньгами, моя подружка написала, на каком-то клочке бумаги номер своего телефона. Она торжественно поместила его в мой нагрудный карман пиджака и прихлопнула сверху ладошкой.

– На всякий случай. Это телефон соседки, но она меня позовёт, – сказала девушка. Стыдно признаться, но я потерял её телефон в тот же вечер.

Потом мы разговаривали, танцевали, целовались и снова о чём-то говорили. Время летело незаметно. Наконец мы, взявшись за руки, направились в свадебный автобус, который стоял во дворе ресторана. Около автобуса какой-то парень в белой рубашке удивленно спросил у меня кто я такой.

– Брат невесты, – машинально ответил я почему-то, отстраняя парня и поднимаясь в автобус.

В автобусе было полно народа и многие с удивлением меня разглядывали. Одна полная женщина была уже в годах и сидела, занимая сразу два сиденья.

– Где ты такого кавалера достала? – приставала она, к моей подруге трясясь от смеха. Девушка гордо отвела меня в конец автобуса. Она вручила мне большой букет цветов и громадный пакет с какими-то продуктами.

– Жди меня здесь, – велела она.

Девушка вернулась довольно скоро, успев где-то переодеться и, похоже, убавить макияжа. Сейчас моя подружка была в простеньком ситцевом платьице. Я впервые посмотрел на неё с критической точки зрения. Волосы она чем-то стянула на затылке, обнажив при этом довольно крупные уши на как бы слегка приплюснутой с боков голове.

– Поедем на машине, – сообщила девушка, и мы покинули автобус.

На улице уже начало смеркаться. Легковая машина стояла неподалеку в паре десятков метров. В машине кроме водителя никого не было. Мы сели на заднее сиденье и стали ждать. Должен был кто-то прийти, кажется, её сестра.

Вскоре мою подругу начало мутить. Выругавшись сдавленным голосом, она открыла дверцу машины и наклонилась. Её буквально вывернуло наизнанку. Всё это сопровождалось такими грубыми «мужицкими» звуками, что я непроизвольно поёжился. Желая как-то поддержать, я положил руку на плечо подруге, но сразу убрал. Её плечо оказалось каким-то костлявым и холодным.

Случайно посмотрев в окно, я увидел, что от автобуса к нам направляется небольшая процессия. Впереди шел высокий молодой мужчина и задумчиво постукивал кулаком о ладонь. Рядом бежал парень недавно встретивший меня у автобуса. Он всё время забегал вперед оборачивался и отчаянно жестикулировал. Сзади подтягивались ещё несколько человек. Все они были в белых или светлых рубашках.

Я понял что это, скорее всего за мной.

«Надо было, не поленится, и придумать «легенду» попроще, чем столь близкий родственник невесты!», – с запоздалым сожалением подумал я.

Обернувшись на шум, я увидел, что моя подруга достала, откуда-то большую канистру и уже открутила крышку. Она тут же принялась шумно полоскать рот и горло, временами громко икая и обливаясь водой.

Быстро повернувшись обратно к окну, я вдруг увидел моих дорогих и любимых друзей. Никогда прежде их появление не вызывало у меня такой радости! Они уже оттеснили свадебную компанию и обступили машину. Расплющивая носы о стекла, и заслоняясь от света фонарей ладонями, мои милые друзья заглядывали в машину. Наконец один из них увидел меня.

– Вот он сидит. Он здесь, – раздался его радостный крик.

Я опустил стекло.

– Ты куда собрался? – наперебой спрашивали у меня друзья.

– На свадьбу, – упрямо ответил я.

– А про концерт ты уже забыл?

Про концерт я помнил и потянулся к дверной ручке.

– Решай. Решай сейчас, – сказала вдруг моя подружка грубым и хриплым почти мужским голосом.

Я пробормотал какие-то извинения, пообещал позвонить и полез из машины. Вслед мне понеслись такие грубые ругательства, каких я никак не ожидал услышать от столь милого прежде создания. Потом дверца громко захлопнулась, и всё стихло.

На улице уже совсем стемнело и мы всей компанией двинулись в путь.

– Как её звать то хоть? – спросил у меня кто-то из друзей. Все остановились и посмотрели на меня. Я тоже остановился и вдруг понял, что не помню имени своей подружки.

Никто этому особенно не удивился, и мы пошли дальше.

Впереди шел Антон. При своём почти двухметровом росте Антон был очень чутким и внимательным человеком. Мы с ним учились в институте на вечернем факультете. Почему-то мы с Антоном гораздо чаще встречались в ресторанах и на вечеринках чем на лекциях. Мы шумно радовались при каждой новой встрече и не задумывались о причинах и возможных последствиях такого парадокса.

Антон познакомился в ресторане с девушкой и теперь захватил её с собой. Он вёл её за руку. Девушка поминутно спотыкалась, останавливалась и поправляла туфли. Наконец Антону это надоело. Он подхватил её на руки и понес. Теперь, когда Антон спотыкался или пошатывался, она громко визжала.

Ночью машин не было, и мы шли по самой середине улицы. Кто-то оглушительно свистел кто-то просто орал. Было очень весело.

Не так давно начались восьмидесятые годы, но уже стирался из памяти образ олимпийского мишки. Нам было по двадцать лет, и жизнь впереди представлялась бесконечным собранием весёлых приключений. Всё было замечательно.

Петр жил на другом конце города. Постепенно наша компания редела. Потом мы остались втроём и, наконец, Петр привел меня и Василия к себе. Усадив нас в комнате за стол, он первым делом поставил пластинку с песнями Утесова. Последнее время Пётр любил её слушать. Потом он достал из холодильника бутылку водки что-то из закуски и принялся готовить постели. Мы с Василием послушали песню – «Всё хорошо прекрасная маркиза». Я слышал её раньше и сейчас нашел очень остроумной. После того как мы выпили по второй, я признался Василию в своих тайных помыслах и сомнениях.

– Когда мы учились в школе, у меня никогда не было любимого литературного героя, которому я хотел бы подражать. И в кино такого героя тоже не было, – говорил я в полголоса.

– Но когда я посмотрел фильм «Семнадцать мгновений весны», то понял что хочу быть похожим на «Штирлица». Только на него, – сказал я.

Вася слушал и кивал головой, одобряя мой выбор.

– Да ты уже сейчас почти такой же, – сказал он вдруг с оттенком восхищения в голосе.

– Ну что ты говоришь, – скромно возразил я, потупившись, весьма при этом польщенный.

Наиболее практичной частью своего сознания я понимал, что я такой же, как все. По крайней мере, почти такой же. Однако в двадцать лет это не хочется принимать за основу. 

Наконец собравшись со сбившимися мыслями, я продолжил исповедь.

– Опасаюсь, что под влиянием жизненных обстоятельств я могу стать похожим не на «Штирлица», а на какого-нибудь «Мюллера», – последнее слово я почти выкрикнул, завершая свою мысль и качнувшись вперед.

Василий вздрогнул, а Петр попросил вести себя потише.

– Как ты думаешь, грозит ли мне такая опасность? – тихо спросил я у Васи.

Он как-то очень быстро откинулся на спинку стула, опустил голову и задумался. Василий думал так долго, что я почувствовал обиду.

« Неужели мои дела так плохи?» – забеспокоился я.

Подошел Пётр.

– Что ты на него смотришь? Он уже давно спит, – сказал Пётр.

Действительно Василий ровно посапывал, а глаза у него были закрыты. Мы отнесли его на кровать и стали укладываться сами. Завтра нужно было рано вставать. Закрыв глаза, я некоторое время боролся с начавшимся вдруг головокружением, но вскоре крепко заснул.

 

Утром меня разбудило громкое шипение. Я попытался отгородиться от него, укрывшись одеялом с головой. Это мне не удалось. Пришлось посмотреть, что же всё-таки происходит. Оказалось, что Петр утюжит свой костюм. Повалявшись ещё немного в постели, я к нему присоединился.

Тогда я повсюду носил костюм из темно-синей шерстяной ткани с «рубчиком», так называемого «Бостона». Стоимость костюма, включая пошив в ателье, в итоге заметно превысила мой месячный заработок. Но зато я всегда чувствовал себя хорошо одетым.

Когда мы привели себя в порядок, Петр быстро собрал на стол. Я привык, никогда не опохмеляться и наблюдал со стороны как сонные глазки Петра и Василия постепенно приобретали весёлый блеск.

Потом мы без приключений добрались до вокзала и сели на поезд. На вокзале мы встретили множество знакомых, которые, так же как и мы отправились на концерт.

В программу нашего путешествия входили обед и ужин в ресторане. Туда мы и отправились, как только поезд прибыл на станцию назначения. Как известно днем в ресторанах ничего интересного не происходит. Правда, я там, впервые в жизни увидел автомат для проигрывания пластинок, но он не работал.

Наконец мы отправились к концертному залу, с трудом ориентируясь в незнакомом городе по названиям улиц. Василий всё время молчал и был явно подавлен. Наша компания сильно разрослась и мы с ним шли в самом конце процессии.

– Сейчас в этом городе в это самое время выходит замуж моя невеста, – сказал вдруг Василий. – Я приехал сюда только из-за этого, а не на концерт.

– Хотел бы я побывать на этой свадьбе и посмотреть невесте в глаза, но не смог узнать адрес. Если хорошенько подумать адрес, наверное, можно как-нибудь найти? – спросил Василий и с надеждой посмотрел на меня.

Некоторое время я потрясенно молчал, пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами и разбегающимися мыслями. Я видел несколько раз подругу Василия. Она действительно была красива и очень мила. Я вполне понимал и одобрял его выбор. Друзья поговаривали, что Вася слишком нежно и бережно относился к своей подруге. Я считал, что это в порядке вещей. И сейчас я был уверен, что нет вины Василия в том, что подруга не дождалась его из армии.

Совсем банальная история, но не в этот раз. Любая история перестаёт быть банальной, когда случается с тобой или с твоим другом.

Я вспомнил, как впервые встретил Василия возвратившегося со службы в армии. На мой вопрос о его подружке он легко махнул рукой, – а, не дождалась, – и мы заговорили о чём-то другом. Тогда я и подумать не мог, насколько глубоко Василий переживает. Сейчас я очень хотел ему помочь, но не знал как. Только одно я понимал ясно, – на эту свадьбу Василию ходить не надо. В крайнем случае, я решил пойти вместе с ним.

– По моему тебе это совсем не нужно, – наконец сказал я.

Василий промолчал.

– Вообще-то в этом городе у нас практически нет знакомых, – продолжил я более деловитым тоном.

Василий утвердительно кивнул головой.

– Если ты сильно настаиваешь, мы можем вместо концерта сходить на почту и попытаться обзвонить кого-нибудь из знакомых по «межгороду». А ты, наверное, знаешь, кому лучше позвонить, – продолжил я.

– Но если хочешь знать моё мнение – не стоит оно того, – заключил я. – Помнишь песню Юрия Антонова: «Новая встреча лучшее средство от одиночества»? По-моему замечательно сказано.

Я продолжал рассуждать в том же духе, но Василий меня прервал.

– А я всё понимаю, – сказал он просто.

– Умом понимаю, а забыть никак не могу, – добавил Василий и опять замолчал.

Оказалось, что мы уже добрались до концертного зала. Я надеялся, что Васе будет лучше хотя бы, оттого, что мы с ним поговорили.

Мы едва успели найти свои места и сесть, как в зале погас свет. Я весь обратился во внимание. Андрей Макаревич с группой «Машина времени» давно были для меня живой легендой. Я не был обманут в своих ожиданиях. С первых же звуков  концерт так меня захватил, что я потерял счет времени. Один раз я повернулся для того, что бы поделиться с Василием впечатлениями. Оказалось, что он крепко спит, удобно откинувшись в кресле. Мне было жаль, что Вася пропускает такой концерт, но я не стал его будить.

После концерта мы, как и планировали, отправились поужинать в ресторан. До поезда было ещё много времени. Позднее шли ещё несколько поездов, и вопросы, связанные с отъездом нас нисколько не волновали. Нас собралась довольно большая компания более десяти человек. Некоторых знакомых своих друзей я не видел прежде, но большинство ребят знал. В ресторане мы заняли один длинный стол. Сели мы, разбившись на группы и компании. Музыканты почему-то долго не играли. Обстановка была какой-то унылой но после нескольких тостов всё встало на свои места. Началась обычная ресторанная суматоха.

Я вспомнил, как однажды просидел в ресторане весь вечер, оставаясь совершенно трезвым. Не помню уже, по какой причине я тогда не пил. Вскоре меня неприятно поразило обилие пьяных и ничего не соображающих людей. Они бродили, прыгали и отплясывали в пропитанной табачным дымом полутьме. Люди что-то орали друг другу, стараясь перекричать грохочущую музыку, в которой я с трудом улавливал мотив. А потом ближе к концу вечера всё стало ещё хуже. В общем, было противно и скучно.

Тогда я решил никогда больше не сидеть в ресторане трезвым. О том, каким сам при этом становлюсь, я старался не думать.

Сейчас я был в полном порядке, и соответственно всё вокруг тоже. За нашим столом остались сидеть лишь несколько человек. Остальные куда-то разбрелись. Я осмотрел зал и увидел, как у эстрады раскрасневшийся Василий бойко отплясывает со смазливой блондинкой. Решив покурить и проветриться, я отправился на улицу. Оказалось, что ещё светло, но на город начали опускаться сумерки.

После дальнейших  тостов и обильных возлияний один из наших новых друзей заявил, что ему не нравиться этот ресторан. Парень утверждал, что знает местечко получше. Он и раньше поднимал этот вопрос, но сейчас многие его поддержали. Мои друзья начали собираться, принялись рассчитываться с официантом, и я к ним присоединился.

Я совершенно не запомнил тот другой ресторан. Говорили, что он оказался ещё хуже первого, но я ничего не мог сказать по этому поводу.

Потом были перрон ночь и с грохотом проходящие мимо составы. Наша компания распалась на маленькие группы и каждая добиралась домой разными поездами и другими всевозможными способами. Нас снова осталось четверо и мы с минуты на минуту ждали прибытия нашего поезда.

Поднявшись в вагон, мы обосновались в тамбуре. У кого-то нашлась выпивка у кого-то сигареты, и даже карты. Проводник плотный мужчина постарше нас часто ходил взад вперед по вагону и хлопал дверьми. Он угрюмо на нас поглядывал, но молчал. Когда же мы попросили у него спичек и стакан, он взорвался. Он кричал, что мы мешаем, ему работать и должны освободить тамбур и что-то ещё в том же духе.

Я подошёл к двери на улицу, которую проводник почему-то не закрыл. В полной темноте проносились какие-то огни, приятно тянуло прохладой.

За спиной продолжал шуметь проводник, а я крепко ухватился за поручни обоими руками. Потом, качнувшись, я выбросил своё тело из вагона, выпрямив туловище. Через мгновение я, подтянувшись на руках, вернул себя обратно в вагон и отошел от двери. Этому трюку меня научил один из старых друзей, когда мы ещё школьниками путешествовали на товарных поездах. Ездили мы недалеко в пределах области. Оказалось, что товарные поезда могут надолго останавливаться в самых неожиданных местах и доставлять нас к цели гораздо дольше пассажирских. На больших станциях нас высматривали, что бы поймать и ссадить. В общем, это занятие нам скоро наскучило.

Между тем проводник определенно побледнел. Он тут же торопливо, но тщательно запер дверь. В тамбуре стало тише и как будто уютнее. Проверив ещё раз запор, проводник повернулся к нам.

– Ребята пейте, курите, делайте все, что хотите, но к дверям, пожалуйста, больше не подходите, – попросил он. Конечно, мы заверили проводника, что к дверям больше не подойдем. Когда проводник ушел, Петр меня немного пожурил, и я с ним искренне согласился. Никогда и никому не советую повторять подобные трюки.

Через некоторое время проводник принес нам спички. Стакана мы так и не дождались и допивали бутылку, мягко говоря, прямо из горлышка.

Антон вспомнил свою подругу, которую вчера ночью нёс из ресторана на руках. Он  пожаловался, что они договорились встретиться в следующее воскресенье в три часа дня, но при этом забыли договориться о месте встречи. Нам оставалось только посочувствовать. Я сказал, что если уж выбирать что-то одно, то возможно перспективнее было бы назначить место встречи, а не время. Туда можно было бы иногда наведываться или вообще разбивать там что-то вроде временного лагеря. Друзья меня упрекнули в излишней сентиментальности, потому что проще познакомиться с другой девушкой.

Петр принялся рассказывать как кому-то недавно «выдал прямо в торец». В то время  это было одним из его любимых выражений.

– Что это за «торец»? –  простодушно поинтересовался Василий. Петр усмехнулся и предъявил ему свой внушительный кулак. Потом он обвёл пальцем соответствующую область кулака.

– Вот это называется «торец», – назидательно сказал он и поднял вверх указательный палец. Мы расхохотались. Не знаю даже над чем, просто было весело.

За разговорами мы не заметили, как пролетела половина ночи. Почувствовав усталость, мы отправились в купе, чтобы немного поспать.

   Забравшись на полку, я смотрел в окно и размышлял. Ночные пейзажи, пролетающие за окном под стук вагонных колес, всегда вызывали у меня романтическое настроение. «А может быть для романтики это слишком слабо?», – думал я. Возможно настоящая романтика – это плеск океана за бортом и хлопанье парусов над головой? Задумавшись, я почти услышал натужный скрип мачт и крики прибрежных чаек. Или настоящая романтика это – земля, плывущая в голубом ореоле далеко внизу под ногами? А гитара? Мелодии и переборы классической гитары способны создать романтическое настроение практически в любой обстановке.

Потом мои мысли переключились в более практичное русло. Я не удосужился поинтересоваться у кого-нибудь, когда мы прибываем на свою станцию. Успею ли я заехать домой позавтракать и переодеться или с вокзала придется ехать прямо на работу?

Может быть, я опоздаю, и придется искать оправдания?

Два выходных дня пролетели как один миг. «Так вся жизнь пролетит, и не заметишь», – загрустил я.

Уже давно я начал подумывать о том, что надо прекратить бесконечные походы по ресторанам и другие подобные развлечения.

Но, когда я решил вернуться к трезвому образу жизни, оказалось что это не так просто. Достаточно было встретиться с кем-нибудь из многочисленных друзей и приятелей как эти планы забывались.  

Я ворочался на жёсткой полке в плавно покачивающемся вагоне и никак не мог заснуть. Мне было грустно. Вспомнилась девушка с пепельными волосами и первые часы нашего знакомства в ресторане. Ведь вначале всё было так хорошо. «Доведётся ли мне ещё когда-нибудь испытать сладкое чувство столь полного взаимопонимания и согласия?» – думал я. Это было только вчера, но казалось, что прошла целая вечность.

Потом мне почему-то представилась чёрная кошка Конфуция в её безнадежно тёмной комнате. «Но должна же где-нибудь быть и светлая комната?» – неожиданно подумал я с таким отчаянием, что на время очнулся от дремоты. Но размеренный стук вагонных колёс действовал усыпляющее и, наконец,  сделал своё дело. Я  пытался размышлять, но мысли уже ускользали и разбегались.

«Трудно будет найти неизвестную девушку в незнакомом городе, особенно если её там нет», – подумал я, уже засыпая.

Надежды

рассказ

День рождения у Вадика определённо не удался. По крайней мере, таким было наше с Павлом мнение. Мы только что покинули это мероприятие и теперь вдумчиво и не торопясь, обсуждали его недостатки.

Вадику исполнилось двадцать четыре года, и он был старше нас. Процессом праздника управляли его родители. Надо отдать им должное, действовали родители мягко, но решительно.

– Ну, теперь, давайте по «последней», – совершенно неожиданно заявила мама Вадика. – Вадиму утром на работу и ему нужно отдохнуть.

Короче мы с Пашей и не заметили, как оказались на улице.

Мы шли по летнему вечернему городу и направлялись домой вместе, так как жили в одном районе. Лето кончалось, было прохладно и уже чувствовалось приближение сумерек.

– Выпивки могло бы быть и побольше, – посетовал Павел.

– Даже «гонца» не успели послать, – подхватил я.

– И девчонок было мало, –  развел руками Павел и с грустным недоумением посмотрел на меня.

Я согласился. Действительно только две девушки были одни без парней. Мы с Павлом танцевали с ними и болтали о разных пустяках. Девушки оказались совершенно неперспективными в плане проводить домой, напроситься на чашечку кофе и так далее.

– Как это тебя жена отпустила одного, – спросил я.

– Она же на восьмом месяце, ей скоро рожать, –  напомнил Павел, –  предпочитает сидеть дома.

– Понятно.

Наш путь пролегал мимо гастронома. Магазин ещё работал, и его витрины светились ярко и празднично. Мы не сговариваясь остановились.

– Предлагаю взять по «сушняку» и сходить к девчонкам в «общагу», – сказал Павел. Он рассказал, как недавно встретил одну старую знакомую, с которой не виделся несколько лет.

– Звала в гости. Ты наверняка её знаешь. Люда работала раньше в магазине недалеко от нашей остановки, – сказал Павел.

Я не смог вспомнить знакомую Павла, но согласился её навестить.

Мы вооружились двумя солидными бутылками сухого вина и двинулись по новому слегка подкорректированному маршруту. По дороге я начал испытывать некоторые сомнения и сразу поделился ими с Павлом.

– Паша, у тебя жена и считай ребёнок не то, что у меня холостого неженатого. Наверное я должен был отговорить тебя от похода в общежитие. А мне это даже в голову не пришло. Хороший же я тебе друг, –  сказал я и остановился.

Павел тоже остановился и сердито на меня посмотрел.

– Я перед тобой отчитываться не обязан. Когда женишься, сам всё поймёшь, – отрезал Павел. Мы двинулись дальше.

Мы шли по небольшому скверу, и впереди уже показалось здание общежития, когда Паше пришла в голову вполне разумная мысль.

– Нам незачем тащить в общежитие обе бутылки, тем более что вторую нам незаметно не пронести, – сказал он. Конечно, недра Пашиной джинсовой куртки имели свои пределы.

– Почему я не догадался об этом раньше? – подумал я с удивлением.

Я в то время носил темно-синий вельветовый костюм, а Павел щеголял в роскошном джинсовом костюме. Полагаю, что веяния моды начала восьмидесятых коснулись нас не сильно. Они отразились разве что на фасоне брюк.

Солнце уже село, и мы легко нашли укромную укрытую кустами скамейку. Вино было прохладным и терпким, в общем-то, неплохим.

Мы по очереди прикладывались к бутылке, курили и делились планами на будущее. Почему-то наши планы приобретали всё более комичный оттенок. Иногда мы хохотали по несколько минут подряд не в силах сказать ни слова. Где-то не вдалеке гуляла какая-то компания и временами до нас доносились взрывы смеха.

Наконец мы допили бутылку, и Павел аккуратно поставил её возле скамейки.

Я почувствовал, что в голове у меня всё сильно прояснилось. Окружающий мир обрёл замечательную чёткость, но слегка не успевал за моим взглядом и движениями головы. Я понял, что больше мне пить не следует. По крайней мере, сразу.

Павел неожиданно повернулся ко мне.

– Если бы я только точно знал, что это мой ребёнок, –  Сказал он очень серьезно. В глазах у Паши появилось, какое то новое незнакомое мне выражение. Таким серьёзным я его кажется, никогда не видел. Я даже не сразу понял, что он имеет ввиду.

– Да о чём ты говоришь? –  искренне удивился я. –  Конечно же, он твой.

Не найдя других слов я положил руку Павлу на плечо и слегка его тряхнул. Павел печально усмехнулся. Мы, не сговариваясь, поднялись со скамейки и пошли. Я старался не шататься и с простительной гордостью отметил про себя, что мне это вполне удаётся. Павел снова стал прежним и весело шутил.  

Мой замечательный друг Пашка всегда был жизнерадостным и предприимчивым, отчаянным и упрямым. Но теперь я понял, что в жизни у моего друга всё было, не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Не прошло и года как мы с Павлом вернулись со службы в армии. Тем не менее, я был бесконечно далек от того, что бы делать какие-либо вычисления относительно Пашиного ребёнка.

Уже опустились серые сумерки, когда мы, наконец, достигли цели своего путешествия и поднялись на широкое крыльцо.

В общежитие нас не пустили.

Видимо мы с первого взгляда не понравились вахтерше – полной  и пожилой женщине. Едва увидев нас на пороге, она моментально выбралась из-за стола и загородила нам дорогу.

– Уходите, уходите сейчас милицию вызову, – сердилась она, и махала руками. Мы отступили под её неожиданным напором. Оказавшись на улице, мы с Павлом послушали, как гремят засовы на дверях и посмотрели друг на друга.

– Да чего это она, в самом деле? – удивился Паша. – Мы же вроде нормальные ещё.

– Может быть, времени уже много? – предположил я.

Заметно стемнело, но я, прислонившись к стене, попытался рассмотреть стрелки на наручных часах. Это мне не удалось. Тогда я предложил обойти общежитие вокруг и поискать другой путь. Оно размещалось в обычном четырёхэтажном здании. Нас немного «штормило» мы шутили, и было весело. Оказалось, что все окна первого этажа забраны решётками.

– Логично, – сказал я.

– Аналогично, – отозвался Пашка.

Мы уже проходили вдоль торца здания, когда увидели, что с балкона второго этажа что-то свисает почти до самой земли. Оказалось что это широкая и неровно изогнутая металлическая полоса. Мы снизу с трудом рассмотрели, что она каким-то образом крепилась к перилам. Паша подергал полосу, а потом, качаясь, повисел на ней. Полоса гремела, скрипела, но держалась. Павел, не раздумывая, полез по полосе наверх, а я сразу же последовал за  ним. Что бы не испачкать брюки я подтягивался на руках, а ноги поднял и отвел в сторону. Вспомнились уроки физкультуры.

– Руку, руку давай, – закричал кто-то Паше с балкона.

Потом кто-то протянул руку мне, а Павел крепко схватил за шиворот. Меня втащили на балкон. Оказалось, что нам с Пашей помог какой-то крепко подвыпивший парень. Он был немного старше нас и нетвердо держался на ногах.

Парень почему-то сразу проникся к нам симпатией и самыми тёплыми чувствами. Мы познакомились. Свет из коридора общежития, проникая через зеленоватое рифленое стекло балконной двери, отбрасывал глубокие тени. Я с трудом различал лицо парня.

– Меня здесь все знают, обращайтесь ко мне, я вам всегда помогу, –  говорил наш новый знакомый. Мы с Пашей растрогались и долго по очереди жали и трясли ему руку. На прощанье мы обнимались и заверяли друг друга в вечной дружбе.

– Встречаются же иногда хорошие люди, – сказал Павел, когда мы уже попрощались с нашим новым другом и зашли в коридор.  

Знакомая Паши жила как раз на втором этаже, и мы сразу отправились к её двери. Нам никто не открыл. Тогда мы пошли по коридору и начали стучаться во все двери подряд. Наконец одна дверь открылась, и мы увидели невысокую хрупкую девушку. Она была очень мила. Даже очки с большими линзами в тонкой оправе её совсем не портили, а только украшали. Девушка поведала нам, что Люда ушла с подругами в кино и возможно скоро вернётся.

– Можно мы подождем? –  спросил Павел.

Девушка посторонилась, и мы вошли в комнату.

За большим столом, придвинутым к самому окну, сидела ещё одна девушка и что-то шила. Она подняла голову, посмотрела на нас, и я увидел её большие темные глаза. Девушка аккуратно откусила нитку и положила шитьё на кровать у себя за спиной. На первый взгляд она выглядела вполне заурядно. Позднее присмотревшись, я понял, что она по-своему красива. Это была нестандартная и не «кукольная» красота, а красота, которая берёт за душу стоит только её рассмотреть.

– Меня зовут Тамара, – представилась девушка, открывшая нам дверь.

Мы познакомились. Девушку сидевшую за столом звали Ольга.

– Чай будете пить? –  спросила Тамара.

– Берите стулья присаживайтесь к столу, – сказала она.

– Не откажусь, – ответил я.

– Аналогично, – пробасил Павел.

Девушки рассмеялись, и мы уселись за стол.

Павел расположился поближе к Тамаре, которая сидела за столом около открытого окна. Он часто посматривал на Тамару и она, кажется, немного смутилась.

Я осмотрелся. Пустые стены прямоугольной комнаты были оклеены простенькими обоями. У одной из стен темнел  потёртый трёхстворчатый шкаф. По углам комнаты стояли четыре аккуратно заправленные кровати.

– Все разъехались мы вдвоём остались, сказала Тамара, проследив мой взгляд. Ольга тем временем поставила электрический чайник и собирала на стол. Появилась ваза с печеньем потом чашки с блюдцами. Я любовался грациозными движениями Ольги.

– Ну что вы всё молчите, расскажите чего-нибудь, – попросила Тамара.

– Да мы ничего и не знаем, –  сказал Павел. – По крайней мере, хорошего.

– Нехорошего нам не надо стихотворение хотя бы расскажите, – потребовала Тамара и легонько хлопнула по столу ладошкой.

– «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…», – начал я первое, пришедшее в голову стихотворение. Прочитав четыре строчки, я запнулся, вспоминая продолжение.

– «Нас водила молодость. В сабельный поход, Нас бросала молодость. На кронштадтский лед…», –  Выдал вдруг Павел и стукнул кулаком по столу. Зазвенела посуда.

– Тише ты, – рассмеялась Тамара. Она прикрыла смеющий рот ладошкой и ткнула Павла кулачком в бок.

– А у вас есть любимое стихотворение? – спросила у меня Ольга, разливая чай по чашкам. Я на мгновение задумался.

– Трудно сказать, – честно признался я. –  Любимых стихотворений у меня несколько и иногда добавляются новые. Вот, например мне очень нравиться «безглагольное» стихотворение Фета.

– «Шепот, робкое дыханье. Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья…», –  начал я и прочёл всё стихотворение.

Это замечательное стихотворение даже в моём неуклюжем исполнении произвело эффект. На время воцарилась тишина, которую вскоре нарушил Павел.

– Ничего не знаю хуже одиночества, – сказал он вдруг.

Потом я с удивлением услышал, как невыносимо Павлу находиться одному в пустой и холодной квартире. Как он вечерами выходит на улицу и идет, куда глаза глядят.

– Какой-то ты лохматый и всклокоченный, сказала Тамара, когда он замолчал, и попыталась пригладить непослушную прядь на голове у Павла.

Мы с Ольгой пили чай, и я незаметно её разглядывал. У неё было несколько длинноватое лицо и густые чёрные брови. Благодаря большим и тёплым карим глазам она выглядела очень привлекательно.

– Будет ли что-нибудь кроме чая? – негромко спросил я.

– Это от вас зависит. От того, как вы себя поведёте, – сказала она и мило потупила взор.

Я осторожно накрыл её руку своей ладонью. Её нежная и горячая рука чуть заметно вздрогнула, но осталась на месте. Это было восхитительно, и я слегка сжал пальцы.

Тем временем Тамара уже достала, откуда-то большую массажную расческу и принялась причесывать Павла. Он прикрыл глаза, и казалось что сейчас как кот замурлыкает от удовольствия. Иногда Павел пытался обнять Тамару за талию.

– Какой же ты противный не можешь минуты посидеть спокойно, – смеялась она и шлёпала Павла ладошкой по рукам.

– А ты давно знаешь Люду? – спросила она вдруг.

– Да я её вообще не знаю… – сказал Павел, нисколько не смущаясь.

– Почти, – добавил он уже тише.

Тамара опять расхохоталась.

– Так зачем же ты тогда к ней пришел, – с трудом сквозь смех выговорила она, падая на стул.

– А я к тебе пришел, сказал Павел, – и придвинулся ближе.

Потом я вполголоса читал Ольге стихи, а Павел с Тамарой сидели на кровати шептались и хихикали. Иногда они поднимали шум, и Ольга их одергивала – Да тише вы всё общежитие на ноги поднимите. В общем, всё было замечательно.

Каким-то отдаленным краешком сознания я понимал, что эта идиллия достигнута не совсем правильными путями. Поэтому я совсем не удивился когда в дверь громко и решительно постучали.

Дверь широко распахнулась, и в комнату вошла плотная и довольно высокая женщина. Уже с порога она окинула нас строгим взглядом, и громко стуча каблуками, прошла на середину комнаты.

– Я здесь слежу за порядком, меня выбрали старостой, – заявила она.

– Кто вы такие, что вы здесь делаете и как вы вообще сюда попали? – обрушилась она на нас с Павлом. Мы с ним удивлённо переглянулись.

– У нас на этаже живут очень серьёзные ребята. Если вы сейчас же не уйдете, я их позову. Они вам всё объяснят и помогут найти выход. Они уже не раз это делали, – продолжала женщина.

Присмотревшись, я обнаружил, что она очень молода. Пожалуй, не намного старше нас с Павлом. Более того, я вспомнил, что уже не раз видел её, но не мог вспомнить где.

– А вам не жаль ваших ребят? – начал Павел.

– Мы, на каком этаже? – спросил я у него. Паша заглянул в темноту открытого окна.

– Кажется на втором, невысоко лететь, – заключил он.

– И ведь симпатичные наверно ребята? – печально вздохнул я и посмотрел на женщину.

– А может быть нам самим «сигануть» пока не поздно? – спросил у меня Пашка, округлив глаза.

– Может быть они спортсмены? Нам последнее время одни только спортсмены попадаются, – пожаловался он и развел руками.

– Из гипса не вылезаем, – подтвердил я.

По лицу женщины пробежала тень улыбки.

– Ладно, спортсмены, – сказала она уже спокойным голосом.

– Где же я вас всё-таки видела? – добавила женщина, задумчиво глядя на нас.

– Меня зовут Наталья, – наконец представилась она. Мы познакомились.

Наталья взяла стул и уселась на краешек, пододвинувшись ближе к столу.       

– Вы работаете или учитесь? – простодушно спросила она у нас с Пашей.

Мы с Павлом заулыбались, но постарались сдержать смех. Это был совсем уже «неправильный» вопрос и мы принялись, вдохновенно упражняется в остроумии. Смысл наших глубокомысленных рассуждений сводился к тому, что такие славные ребята как мы не могут заниматься столь бесполезным и бессмысленным занятием как работа. И удивительно, что кто-то может так плохо о нас подумать. А уж о том чтобы учится где-то, вообще смешно говорить.

– Да разве я похож на человека, который где-нибудь учится? – разошелся я, но осекся, встретившись глазами с Натальей.

– Она внимательно и видимо уже давно смотрела на меня. Я впервые заметил, какие у неё большие глаза. Сейчас они потемнели.

– Похож, – тихо сказала она.

Я почувствовал, что между нами что-то произошло. Как будто проскочила какая-то искорка. Я смутился и замолчал. Впервые увидев Наталью, я машинально отнес её к числу взрослых строгих и, в общем-то, недоступных для меня женщин. Теперь меня смутило её неожиданное внимание.

– Но ведь должен быть в жизни, какой-нибудь смысл. Или какая-то цель? – серьёзно спросила Наталья.

– Конечно, должен быть, – вздохнул я. – Но надеюсь, мы сейчас не начнём говорить о квартирах, машинах и дачах?

– Всё суета сует, – заявил Павел.

– А чём же мы тогда будем говорить? – поинтересовалась Наталья.

Ольга до этого задумчиво чертившая чайной ложкой по скатерти поднялась из-за стола.

– Голова болит, пойду спать, – сказала она.

Я посторонился, давая ей пройти. Ольга подошла к кровати в углу сложила покрывало и взбила подушку. Она легла, как была в тонком ситцевом платьице и с головой накрылась одеялом.

Наталья встала, включила настольную лампу и погасила лампочку под потолком. В комнате стало очень уютно. Павел немедленно достал откуда-то свою бутылку, но  Наталья отрицательно покачала головой.

– Ребята вы знаете, сколько сейчас времени? – спросила она. Я посмотрел на часы и удивился. Был первый час ночи.

– Пойдемте, я вас потихоньку выведу на улицу, – предложила Наталья.

– И не забывайте нас, заходите. Теперь знаете куда, – сказала она и посмотрела на меня.

Тамара вдруг выхватила бутылку из рук Павла. Она спрятала её под стол у окна и укрыла занавеской, которая свисала почти до самого пола.

– Может быть, хотя бы за бутылкой придешь когда-нибудь, – сказала она, и отвернулась, опустив голову. Павел растрогался и сзади нежно обнял её за хрупкие плечи.

– Конечно же, я приду, – хрипло сказал он.

Стараясь не шуметь, мы в сопровождении Натальи миновали коридор и спустились по лестнице. По вестибюлю первого этажа мы шли особенно осторожно, стараясь не потревожить строгую вахтершу. Наталья на прощание тихонько пожала мне руку, и мы с Пашей, наконец, оказались на улице.

Было прохладно и очень темно. Вдали тускло светили редкие уличные фонари. Мы шли к освещённому месту, пробуя дорогу ногами на ощупь. Я вдруг вспомнил, где видел Наталью. Она училась в кооперативном техникуме на одном факультете с сестрой Павла.

– Вспомнил, откуда мы знаем Наталью? – спросил я у Павла.

– Вспомнил, вспомнил, – пробормотал он.

В темноте Павел забрел в низкие почти по пояс кусты и теперь пытался выбраться. Наконец мы вышли на освещенную дорогу и направились домой.

– Тамара такая замечательная девушка душевная и совсем простая, – сказал Павел. – Да я таких девчонок не встречал никогда.

– Зачем я вообще женился, ты не знаешь? – спросил он вдруг у меня.

– Ну, уж не знаю, – удивился я совершенно не готовый к такому вопросу.

Потом мы вспомнили Наталью и единодушно сошлись на том, что она появилась очень некстати и испортила нам замечательный вечер, а возможно и ночь.

Всю оставшуюся часть дороги до дома Павел восхищался Тамарой и её достоинствами. Я слушал его невнимательно и думал о своём.

Перед глазами у меня стояла комната в общежитии её голые стены и нехитрое убранство. Мне вдруг стало, безумно жаль девчонок. Ведь у них не было ничего кроме этих дешёвых чашек с блюдцами и надежд.

Больших надежд!

Последний путь Ларри

рассказ

Ларри лежал в луже собственной крови, прислонившись спиной к стойке бара в непривычно безлюдном салуне. Напрягая последние силы, он перезаряжал револьвер.

Салун опустел, как только Ларри ввалился туда, отстреливаясь от банды контрабандистов. Его скуластое загорелое лицо отражало упрямство и сосредоточенность, но в потемневших глазах можно было прочесть понимание того, что сейчас его дела плохи как никогда прежде. Из-под копны густых светлых волос стекали ручейки пота и заливали глаза, но вытереть лицо не было времени. В окне мелькнула осторожная тень, и он, машинально не целясь, выпустил туда несколько пуль. Раздался звон разбитого стекла, тень исчезла, а зал наполнился едким пороховым дымом.

Эти шакалы всё ещё боялись его, даже смертельно раненого, и Ларри усмехнулся, тут же скривившись от боли.

Перевязывать кровавое месиво раны в боку уже не имело смысла, долгие годы службы шерифом научили его разбираться в таких вещах. Но жизнь, пусть и быстро угасающую, следовало продать подороже, и Ларри борясь с головокружением и приступами тошноты, туго перетянул рваную рану остатками рубашки.

Угасающий взгляд Ларри тоскливо скользнул по лестнице на второй этаж, куда ему уже не доведется подняться, и остановился на неприметной дверце. Там, в кладовке под лестницей, хозяин салуна неизменно и вопреки предписаниям шерифа хранил солидный, если не сказать больше, запас динамита. Сейчас это было как раз то, что нужно, и Ларри, преодолевая нарастающую дурноту и силясь не потерять сознание, оценил расстояние, которое ему предстояло преодолеть.

Часто останавливаясь и стараясь держать в поле зрения окна и двери, Ларри ползком двинулся в свой последний путь.

Когда израненный шериф всё же добрался до лестницы, ему показалось, что прошла целая вечность, а его маршрут отметила широкая кровавая полоса. Дважды ему пришлось останавливаться и стрелять по окнам и двери, отгоняя осмелевших бандитов.

Наконец Ларри дополз до дверцы под лестницей и заглянул в кладовку. Вполне удовлетворённый увиденным, он решил пока не стрелять в динамит. Следовало выбрать более подходящее время для взрыва.

«Теперь пусть заходят, пусть все заходят, – мрачно размышлял Ларри, – только бы не потерять сознание». Перед его мысленным взором внезапно всплыло испуганное лицо Стива – хозяина салуна. Потом Стив безвольно развёл руками, и Лари, уже путая реальность с фантазиями, почувствовал раздражение.

Хотя Ларри и дружил со Стивом, ему всегда не нравилась его бесхарактерность и какое-то ленивое упрямство.

Тем временем в окружающем мире что-то происходило. Медленно, но неуклонно надвигались неуловимые пока перемены. Вскоре Ларри услышал, а точнее почувствовал всем своим распластанным на неровном дощатом полу телом, ровный гул.

Усиливаясь, гул казалось, приближался и постепенно распадался на отдельные звуки. «Кавалерия» – успел подумать Ларри, проваливаясь в небытие.

Капитан Дэвид мчался по прерии во весь опор, слившись со своим чёрным, как уголь, скакуном почти в одно целое. Он возглавлял роту кавалеристов регулярной армии и чувствовал у себя за спиной могучую силу.

Капитан гордился этой силой, так как если бы она была его собственной. Да и вряд ли бы нашелся человек готовый это оспаривать.

Конная разведка доложила, что в городок вошла большая шайка контрабандистов, давно доставляющая всем неприятности. В основном банда промышляла наркотиками, но на её счету было немало разных преступлений совершённых ради наживы.

Очевидно, бандиты кого-то преследовали и поэтому сильно отклонились от обычного и почти безопасного для них маршрута. Ещё Дэвид знал, что тот, кого догоняли контрабандисты, выследил их с высокой, господствующей над местностью возвышенности. Но при этом он и сам не остался незамеченным. Об этом разведчикам рассказали многочисленные следы неравного боя и разбитая подзорная труба, найденная на холме.

Кавалерийский рейд не был запланирован заранее, сборы были слишком поспешны, и капитан боялся спугнуть неожиданную удачу. Машинально покусывая кончик длинного черного уса, он торопил коня и перебирал в уме возможные варианты предстоящей операции.

Влетая на окраину городка, Капитан услышал отдаленные выстрелы, прозвучавшие со стороны салуна, и придержал коня. Тот, взвившись на дыбы, развернулся к кавалеристам, и Дэвид увидел синие мундиры многочисленных всадников в облаках пыли, поднятой сотнями копыт.

Теперь капитан Дэвид уже не сомневался, что сегодня, наконец, покончит с неуловимой бандой, и немедленно принялся отдавать приказания.

Несколько недель спустя салун всё ещё хранил следы недавнего боя, но в целом был таким же, как и прежде. Его хозяин Стив и выздоравливающий, но еще слабый, Ларри сидели за столом и неторопливо беседовали. Круглолицый и розовощёкий Стив в очередной раз наполнил стаканы и, сморщив добродушное лицо, оценивающе посмотрел на быстро пустеющую бутыль виски. Когда они выпили, Ларри облокотился на стол и постарался занять более удобную позу. Из-под расстегнутого ворота его рубашки виднелись бинты. Ларри сел, неловко вытянув ногу, но в целом он выглядел уже неплохо.

Их компанию только что покинул капитан Дэвид, и в воздухе ещё ощущался крепкий аромат табака его трубки. Капитан получил новое назначение и отправлялся со своей ротой в отдалённый форт. Он заходил попрощаться и по обыкновению задержался, рассказывая о всевозможных превратностях военной службы.

Дэвид был очень энергичен, производил много шума, и сразу после его ухода Ларри понял, что уже скучает о нём.

– Доктор сказал, что скоро разрешит тебе отправиться со мной на рыбалку, – сказал Стив. – Как ты на это смотришь?

– Знаю я твои рыбалки, Стив. Пока не избавишься от динамита, я с тобой никуда не поеду, – хмуро сказал Ларри. – Ну, как тебе ещё объяснять, что хранить его здесь очень опасно?

Немного ленивый и нерасторопный Стив пользовался расположением Ларри и никогда не спешил выполнять даже важные указания. Но на этот раз ему было чем похвастать.

– Нет у меня больше динамита, Ларри, – сказал Стив, и на его лице засветилась довольная улыбка. – Когда армейские доктора, посовещавшись, всё-таки взялись тебя штопать, я ходил, не зная, чем себя занять. А потом предложил динамит военным. Объяснил, что мне негде его хранить.

– И что же военные?

– Удивились – откуда и зачем у меня столько, но охотно всё взяли.

Стив наклонил голову и лукаво посмотрел на Ларри.

– Поверить не могу, с какой лёгкостью ты тогда решил судьбу моего заведения, – проговорил он. – А ведь это единственный источник дохода для меня и моей многочисленной семьи.

– Знаешь, когда я полз по твоему заведению к этому чёртову динамиту, я был уверен, что это мой последний путь, – сказал Ларри дрогнувшим голосом и закашлялся.

Стив, стараясь скрыть волнение, принялся наполнять стаканы и придвинул к Ларри тарелку с закуской. Ему было непривычно и больно видеть такого сильного человека, как Ларри, тяжело раненым и ослабевшим. И Стив очень надеялся, что тот скоро придет в норму.

За долгие годы Стив незаметно для себя привык к несколько грубоватой опеке со стороны Лари. Он этого не осознавал и воспринимал всё как должное. Вместе с Ларри легко принимались сложные решения и разъяснялись запутанные вопросы. Но как раз в очень непростое для него время на протяжение долгих недель Стив был предоставлен самому себе. На него свалилось множество проблем, и разбираться с ними пришлось в одиночку. Это наложило на Стива неизгладимый отпечаток, и он начал понимать, что уже никогда не сможет быть столь беззаботным, как прежде.

«Я должен во что бы то ни стало поставить этого парня на ноги, – подумал Стив, – и если понадобиться, я буду нежным, как заботливая мамаша и твёрдым, как гранитная скала. Он того стоит». Взгляд Стива обрёл непривычную для него твердость, а действия, да и сами движения, стали скупыми и расчётливыми.

– Всем нам когда-нибудь предстоит отправиться в последний путь, – медленно произнёс Стив, тщательно подбирая слова. – И тебе и мне. Но не сейчас, Ларри, ещё не сейчас…

Ночная прогулка

рассказ

Вечеринка затянулась почти до полуночи, и Кевин вызвался проводить Нэнси домой. В августе быстро темнело, а девушка жила на самой окраине городка.

Нэнси, опустив голову, потупила тёмные и слегка раскосые глаза. Волна каштановых волос на миг почти скрыла её симпатичное овальное личико. Наконец, девушка пробормотала едва различимые слова согласия, и Кевин с трудом сдержал радостную улыбку. Скрывая смущение, он стал сердечно прощаться с хозяевами. Девушка нравилась Кевину, и ему очень хотелось познакомиться с ней поближе. Надевая куртку, он бросил в зеркало быстрый взгляд и с удовлетворением отметил, как едва пробивающиеся усики красиво оттеняют его узкое и одухотворённое лицо.

Воспитанный в сугубо пуританских традициях, Кевин больше привык к общению с книгами, чем с людьми, и нечасто посещал увеселительные мероприятия. Его отец, всю жизнь проработавший рядовым офисным служащим в их маленьком городке новой Англии, желал Кевину лучшей участи и с детства приучал сына к дисциплине. Но сейчас Кевин не задумывался об этом, он гордился количеством выпитого сегодня вина и чувствовал себя почти бунтарем.

Нэнси в отличие от своего провожатого была совершенно трезва. Она не брала в рот ни капли спиртного, с тех пор как на школьном выпускном вечере напилась и подралась с королевой бала. На другой день подруги, пряча глаза и хихикая, рассказали Нэнси, как она орала, срывая с головы девушки корону и таская её за волосы. Но подруги наотрез отказались воспроизвести ругательства, которые самозабвенно выкрикивала Нэнси. Сама же она совершенно не помнила завершения этого вечера.

В конце концов Нэнси решила, что видимо, употребила крепкие выражения из обширного репертуара отца. Возвратившись с ночной попойки, отец неизменно повторял его, дополняя различными вариациями. Высказывания и замечания рассерженной матери были в таких случаях ещё более суровыми и замысловатыми, но Нэнси надеялась, что не воспользовалась ими. Просто из чисто физиологических соображений они были практически неприменимы к женщине.

Бедняга Кевин ничего этого не знал. Минуло уже больше года, как он окончил школу с медалью. Поступив в колледж, юноша почувствовал себя взрослым и принципиально не интересовался школьными делами своих знакомых.

Восхищённый красотой и скромностью молчаливой девушки, Кевин пытался поразить её воображение. Они неторопливо шли по тихим безлюдным улицам, и юноша рассказывал о себе, своих планах на будущее и недавно прочитанных книгах. Нэнси внимательно слушала, но на вопросы о себе отвечала односложно и только задумчиво покусывала сорванную где-то по дороге травинку. Мать Нэнси работала прачкой, а отец служил обходчиком на железной дороге. Девушка понимала, что особенности жизни её семьи вряд ли составят интересную тему для беседы.

Иногда они проходили плохо освещённые места, и Нэнси ненадолго брала юношу под руку. Кевин замирал от восторга, чувствуя прикосновения упругой девичьей груди и нежных, но сильных пальчиков. В то же время он осознал, насколько хрупкой и беззащитной была девушка, и впервые в жизни почувствовал ответственность за благополучие другого человека. Это открытие придало Кевину смелости, и он почувствовал какую-то бесшабашную уверенность в себе и своих силах.

Юноша даже не заметил, как они прошли почти весь путь. Только увидев за невысоким забором одинокий дом, поблескивающий большими тёмными окнами, Кевин понял, что их путешествие подошло к концу.

Неровный свет фонаря нарисовал перед ними тени и Кевин обратил внимание на их различие и расстояние между ними. У Нэнси даже тень имела округлые линии, в которых угадывалась женщина. В отличие от более длинной и угловатой тени Кевина. Он медленно повел рукой, и тени соприкоснулись. Кевин почувствовал обволакивающий жар разгоряченного тела девушки, её дурманящий запах и удары своего быстро заколотившегося сердца. Нэнси вежливым, но настойчивым движением сразу же отвела его руку, и юноша не сопротивлялся.

Кевин не хотел, чтобы Нэнси подумала, что он такой же, бездушный искатель приключений, как многие его приятели. Ведь он совсем не такой как другие, у него острый ум и тонкая, чувствительная душа. Почему-то Кевин не сомневался, что любая девушка при близком знакомстве оценит это и признает неоспоримым преимуществом.

Недалеко от неровно выложенной кирпичом тропинки к крыльцу дремал большой, но неухоженный пруд. Его берега местами начали зарастать камышом и травой. Полная луна, обрамлённая облаками, висела низко над самым горизонтом. По спокойной, почти без ряби, поверхности пруда протянулась серебристая лунная дорожка.

Взволнованный открывшимся видом и близостью Нэнси, юноша хотел прочитать красивые стихи, но не смог припомнить ничего подходящего. Тогда он просто предложил девушке полюбоваться ночным пейзажем. Но Нэнси, сдержанно улыбнувшись, отказалась и, немного помедлив, быстро зашагала к дому. Уже на крыльце чувствуя, что Кевин продолжает на неё смотреть, она грациозно обернулась и сделала рукой прощальный жест.

Кевин возвращался домой в приподнятом настроении и полной уверенности в том, что произвёл на девушку самое благоприятное впечатление. Когда юноша думал о Нэнси, внутри поднималась горячая волна восторга, и им овладевало томление от неясных предчувствий и надежд. Кевин подумал, что, наверное, влюбился, и это открытие взволновало его ещё больше.

Несмотря на множество прочитанных книг, он никогда не задумывался о возможных различиях между страстью, лёгкой влюблённостью или чем-то большим. Кевин жалел только об одном: он забыл попросить у девушки номер телефона.

Тихонько, чтобы не разбудить родителей, пробравшись в спальню, Нэнси принялась раздражённо щелкать выключателем. Когда свет, наконец, зажёгся, она, грубо выругавшись, плюхнулась на кровать. Та только жалобно скрипнула, и Нэнси, вздохнув, начала не спеша раздеваться. Она небрежно разбрасывала по сторонам платье и чулки, испытывая всё нарастающие чувства разочарования и досады.

Этот подвыпивший и безмерно хвастливый юнец, кажется, его звали Кевин, всю дорогу раздражал её бестолковой болтовнёй. Он даже не пытался ухаживать по-настоящему, как это обычно с грубоватой настойчивостью и непреодолимым упорством делают парни. А ведь он не лишен своеобразного обаяния и мог бы рассчитывать на её благосклонность. В определённых, конечно, пределах.

На мгновение Нэнси показалось, что в её рассуждениях есть какой-то изъян, но девушка тут же забыла об этом. Она не привыкла задумываться о таких вещах, тем более, когда они противоречили привычному укладу её жизни.

Успокоившись и уже засыпая, Нэнси решила что, пожалуй, на следующей вечеринке немного выпьет. Просто для того, чтобы потом не было так скучно.

Экзамен

рассказ

В узких коридорах старинного здания института царила обычная суматоха, которая, по наблюдениям Виктора, никогда не прекращалась. Действительно, всё время какие-нибудь из десятков, если не сотен разных учебных групп слушали лекции, выполняли лабораторные работы, сдавали экзамены и зачеты или занимались другими не менее важными делами.

Также по коридорам во множестве бродили студенты, отбившиеся по каким-либо причинам от своих групп. Виктор бывал на их месте, когда в прошлом году не успел вовремя выполнить и зачесть контрольные работы и «завалил» несколько экзаменов. Он убедился насколько трудно наверстывать упущенные возможности в одиночку и теперь всеми силами старался выполнять учебный план вместе со своей группой. Так учиться было намного легче.

Теперь заканчивая второй курс уже без задолженностей, Виктор понимал, что сможет вполне успешно учиться в институте и реально его закончить. В прошлом году у него такой уверенности не было. Но предстоящий экзамен по истории КПСС его сильно беспокоил.

Аудитория, в которой начинались лекции, была поистине огромна по сравнению со многими другими, которые представляли собой лишь небольшие комнаты, оборудованные для учебы. Но свободных мест практически не было и Виктор со своим сокурсником и приятелем Петром с трудом высмотрели незанятый стол и протиснулись к нему. Более плотный и широкоплечий Петр прокладывал путь, и Виктор старался от него не отставать.

У преподавателей этого предмета был строгий подход и на установочной сессии студентам объявили, что на экзамене следует предъявлять не только зачтенную контрольную работу, но и полный конспект лекций. Следовательно, студентам пропустившим занятия можно было не беспокоиться и на экзамен не приходить. Конечно, после таких слов Виктор, как и многие его сокурсники, решил посещать все лекции и тщательно их законспектировать.

Виктора всегда больше интересовали технические дисциплины, и точные науки он предпочитал гуманитарным. Но вопреки его ожиданиям лекции оказались довольно интересными, и скучать не приходилось. Преподаватель увлеченно рассказывал, казалось бы, скучный материал, подробно и обстоятельно отвечал на вопросы. Заразившись энтузиазмом педагога, Виктор неожиданно для себя размечтался.

– Если доживём до коммунизма, у меня дома будет небольшая библиотека, где я соберу все любимые и редкие книги, которые сейчас трудно достать. Фантастику и разные другие. Руку протянул и всё... – Тихонько проговорил Виктор, наклонившись к товарищу.

– Какой же ты, всё-таки, собственник, да ты просто капиталист, – Горячо прошептал Пётр, неожиданно возмутившись. – А в библиотеку не хочешь сходить? Там всё это будет, бери и читай, чего пожелаешь. Ведь всё будет общее для всех. Тут главное принцип: «От каждого по способностям, каждому по потребностям».

– Пожалуй, верно, – Задумчиво протянул Виктор, уже устыдившись своего собственнического порыва.

В аудитории грохнул взрыв смеха, и приятели поняли, что за разговором пропустили что-то интересное.

– Закон как дышло, как повернул, так и вышло, – безапелляционно заявил один из студентов, чем снова вызвал смех в аудитории.

– Ну, знаете, это совсем не так, но конечно в каждой шутке есть доля истины, – улыбаясь, ответил преподаватель.

На этом первая лекция подошла к концу, и приятели удивились, как быстро пролетело время.

Прошло несколько дней и лекции по истории КПСС закончились. В ночь перед испытанием Виктор долго не мог заснуть. Он понимал, что сумел подготовиться не хуже других студентов, а возможно даже лучше, но волнение не проходило.

На экзамен запускали не больше пяти человек одновременно, и Виктор, замешкавшись, не заметил, как оказался в числе последних. Просто перед аудиторией он встретил знакомую студентку из параллельной группы, и они разговорились. Как уже давно выяснилось, у них были похожие номера студенческих билетов и соответственно один вариант контрольных работ по многим предметам. При необходимости они иногда обменивались контрольными и вообще помогали друг другу.

В коридоре было свежо, прохладно и можно было отдохнуть от летней жары. Слегка пахло мастикой для паркета и чем-то ещё, кажется цветами.

Когда Виктор, прислонившись к стене тесного коридора перед экзаменационной аудиторией, мило беседовал с девушкой, открылась дверь и показалась строгая на вид экзаменаторша. Это была плотная, невысокая, старомодно, но со вкусом одетая женщина, заметно старше бальзаковского возраста. Она выяснила, что экзамена ждут всего несколько человек, и пообещала через несколько минут их вызвать. Возвращаясь в аудиторию она бросила на Виктора и его подругу откровенно доброжелательный взгляд и скрылась с легкой полуулыбкой на лице. Виктор сначала удивился, но потом постарался представить себя и свою знакомую как бы со стороны. Вот он – худощавый, коротко подстриженный, шатен среднего роста, в темно-синем вельветовом костюме. А вот его приятельница – миловидная полноватая брюнетка что-то объясняет ему, покачивая раскрытой тетрадью. «Видимо мы хорошо соответствуем представлениям этой женщины о том, как должны выглядеть и вести себя современные студенты», – догадался Виктор.

Сдав за последние годы множество экзаменов и зачётов, он уже знал, как сложно иногда бывает тем, кто отвечает последним. Хотя идти первым тоже не всегда лучший вариант. «Надо было придти пораньше и найти возможность вызваться отвечать вторым или третьим по счёту», – размышлял Виктор с запоздалым сожалением, почти не слыша, как приятельница что-то ему втолковывает.

Наконец он попал в аудиторию, взял билет со множеством отпечатанных на машинке вопросов и занял свободное место в среднем ряду. Виктор сел подальше от преподавательского стола, который был составлен из нескольких обычных столов и традиционно накрыт алым сукном. На нём, в прозрачных вазах, красовались большие букеты красных гвоздик. Скоро Виктор вошел в особое состояние экзаменационной отрешенности, когда готовишься, ничего не замечая вокруг.

Когда же он оторвался от листов исписанной бумаги и осмотрелся, то увидел что кроме него в аудитории остались только двое студентов. Высокую, спортивно сложенную девушку он знал в лицо, но не был с ней знаком. А крепкого, приземистого и немного развязного, усатого парня из параллельной группы он хорошо знал. Однажды они жили в одной комнате в общежитии и, позже, иногда встречались в компаниях.

Виктор даже не заметил, как подошла преподаватель, которая перед этим выходила к ним в коридор, чтобы пригласить в аудиторию. Она строго спросила готов ли кто-нибудь отвечать. Виктор отрицательно помотал головой: «Ещё не совсем». Аналогично ответили и другие студенты. Виктор хотел ещё раз перечитать подготовленные ответы. Он уже по опыту знал, что хотя бы одну, или две первые фразы каждого ответа, лучше выучить наизусть. Чтобы начать отвечать с ходу и без запинки, не заглядывая в свои записи, а в идеале не заглядывать в них совсем.

– Хорошо, занимайтесь, время ещё есть, – сказала преподаватель и уже направилась, было к своему столу, но возле девушки вдруг остановилась.

– А это что у вас? – спросила она у студентки. – Крестик?

– Крестик, – тихо ответила девушка.

– Золотой?

– Золотой.

Студентка сидела рядом, через проход от Виктора. Он повернул голову и действительно увидел на шее у девушки тоненькую цепочку. Глубокий вырез декольте едва прикрывал ложбинку на груди, где уютно покоился крестик. У Виктора от этого зрелища захватило дух.

– Та-а-ак, – протянула преподаватель. – Но вы понимаете, что пришли сдавать экзамен по истории Коммунистической партии Советского Союза?

– Да.

– И вы явились в таком виде?

Девушка промолчала, но экзаменатор продолжала задавать вопросы.

– Вы комсомолка? Вы верующая и ходите в церковь? Вас крестили? – спрашивала она снова и снова на все лады.

Девушка молчала. Лицо у неё покраснело, а на лбу выступили капельки пота.

– Хорошо. Сейчас вы снимете и уберёте крестик, и мы продолжим разговор, – заявила преподаватель.

Виктор сочувствовал симпатичной студентке, попавшей в столь затруднительное положение. Он ожидал, что она немедленно снимет крестик, но та даже не пошевелилась.

– Вы понимаете, что иначе я не допущу вас к экзамену? – настаивала женщина.

Девушка сидела неподвижно, наклонившись и уставившись в парту. Терпение преподавателя кончилось.

– Я отстраняю вас от сдачи экзамена, – заявила она. – Заберите свою зачетку и освободите аудиторию.

Студентка быстро собрала сумочку, захватила пакет с книгами, и гордо вздернув подбородок, стремительно вышла.

Экзаменатор повернулась к Виктору и другому студенту.

– Я на несколько минут должна отлучиться, когда вернусь, буду принимать у вас экзамен. Времени на подготовку было достаточно, – заявила она. – А вы пока меня не будет, не шатайтесь по аудитории, а тем более, ни в коем случае её не покидайте.

Едва за женщиной закрылась дверь, товарищ Виктора вскочил на ноги.

– Пойдем, покурим, – предложил он. – Я здесь несколько часов и уже сил никаких нет.

– Слушай, я не пойду, – ответил Виктор, немного подумав. – Давай лучше потерпим, ведь совсем немного осталось. А застукают, сам понимаешь что будет…

– Нет, я всё-таки схожу перекурить, – заявил студент и быстро вышел из аудитории.

Виктор очень хотел последовать за ним, но удержался. Хотя от желания курить голова казалась пустой и легкой, и уже слегка сводило челюсти.

Парень вернулся довольно скоро и, видимо, не был никем замечен. Он снова уселся на своё место в самом конце аудитории. Пока он шёл по проходу, на давно не курившего Виктора пахнуло таким густым табачным духом, что он удивился и даже позавидовал приятелю. Не прошло и минуты, как появилась преподаватель. Товарищ Виктора поднялся с места и изъявил желание сдать экзамен, но женщина сразу уловила тяжёлый и плотный запах табака, исходивший от студента, и пришла в негодование.

– Ведь я же запретила вам покидать аудиторию в моё отсутствие? – воскликнула она.

– Да, – пробормотал студент.

– Но вы меня ослушались, вышли и накурились, так что у меня даже слов нет. Верно?

– Ну, покурил... – начал было оправдываться незадачливый студент, но договорить ему не удалось.

– Я отстраняю вас от сдачи экзамена, – заявила преподаватель. – Можете освободить аудиторию.

Всё повторилось, как и в случае с девушкой. Знакомый Виктора не торопясь, собрал книги, тетради и вышел.

Виктор остался один на один с преподавателем и понял, что подошла его очередь.

– Вы готовы? – Услышал он.

– Да.

– Ну, давайте первый вопрос, – спокойно и негромко сказала преподаватель доброжелательным тоном, совсем не тем, что разговаривала с двумя предыдущими студентами.

Виктор прочитал вслух первый вопрос и начал отвечать. Скоро заготовленные предложения кончились, и ему пришлось заглянуть в свои записи.

– Продолжайте, продолжайте, вы всё правильно говорите, – подбодрила его женщина.

Вскоре она одобрительно кивнула, предложила отвечать на следующий вопрос и попросила показать конспект. Получив тетрадь женщина принялась её листать и внимательно просматривать. Виктор уже не помнил, на какой по счету вопрос отвечал, когда преподаватель сказала:

– Хорошо, достаточно.

Она вернула конспект и взяла его зачетную книжку.

– Ну, что ж, вы были на всех лекциях, ничего не пропустили и прекрасно усвоили материал. Ставлю вам отлично. Виктор ошеломлённо смотрел, как преподаватель выводит у него в зачётке – «отлично». Это была его первая пятёрка в институте, и Виктор с трудом верил своим глазам.

Выйдя на улицу, Виктор с удовольствием почувствовал дуновения теплого летнего ветерка. Доставая на ходу сигареты, он отошел в тень густо покрытых зеленью тополей, стоящих в нескольких метрах от входа в институт.

Часто и глубоко затягиваясь, Виктор смотрел на белые облака, на идущих куда-то людей, на высокие и светлые дома. Он чувствовал, что начинает понемногу приходить в себя. Долгое внутреннее напряжение вызванное экзаменом постепенно отпускало.

Но к чувствам удовлетворения и растущего восторга примешивалось ещё какое-то неприятное и непонятное пока чувство.

Неожиданно для себя Виктор понял, что ему стыдно за свою пятёрку перед студенткой с крестиком и парнем, которых у него на глазах выгнали с экзамена. «Но ведь я перед ними ни в чём не виноват», – убеждал себя Виктор. – «У них был выбор, и они его сделали, поступив, как выяснилось, неправильно».

Но ничего не помогало. Какое-то непонятное и нелогичное чувство вины и стыда оставалось с ним и омрачало неожиданную, но он был уверен, заслуженную радость.

Журналист

рассказ

Виктор и его сокурсник Пётр вышли из института в самом замечательном расположении духа. Приятели только что сдали один из последних экзаменов шестого курса. Они решили немедленно отметить это событие в пивном баре расположенном неподалёку.

Весна была в самом разгаре, солнце отражалось в лужах и слепило глаза.

– Теперь осталось сдать госэкзамен по научному коммунизму и защитить дипломный проект, – рассуждал довольный Пётр по дороге в бар. – Всё, диплом считай в кармане.

– Диплом надо ещё написать, да и госэкзамен из-за начавшейся перестройки и ускорения будет непростой, – прагматично заметил Виктор.

– Ясно непростой, а ты как хотел? – удивился Пётр. – Но мы с тобой дошли до шестого курса. Понимаешь? Разве нас теперь что-нибудь остановит?!

– Ничто не остановит. Это точно, – весело заявил Виктор, и студенты рассмеялись.

Погода в Ленинграде всегда отличалась непредсказуемостью. Короткие дожди и солнце, быстро сменяя друг друга, по очереди хозяйничали на улицах. Блаженно щурясь от солнечных лучей, обходя лужи и перебрасываясь шутками, приятели не заметили, как дошли до бара.

Зал в заведении был небольшим. Он вмещал менее десятка длинных, в старинном стиле, покрытых лакированными досками столов. За каждым из них могло поместиться человек восемь, по четыре на скамьях с каждой стороны. В углу возвышалась массивная барная стойка, за которой хозяйничала симпатичная девушка в белоснежном переднике.

Свободных мест было немного, и Пётр сразу направился к ближайшему от входа столу, за которым сидели всего два человека.

Один из них был афроамериканцем. Его товарищ обладал более светлой, бронзового цвета кожей, рыжеватыми курчавыми волосами и такой же курчавой бородкой. Оба они были молоды, примерно одного возраста с Петром и Виктором. Рыжеватого Виктор почему-то сразу назвал про себя «полинезийцем». Хотя на самом деле, он никогда полинезийцев не видел.

– У вас свободно, мы присядем? – спросил Пётр.

– Свободно, присаживайтесь, пожалуйста, – ответил афроамериканец, с едва уловимым акцентом, на хорошем русском, и пододвинул к себе кружки и тарелки, чтобы освободить место.

Он был в модной куртке темно-красного, почти бордового цвета. Под курткой виднелась не менее модная рубашка с планкой и клапанами на карманах. Виктор подумал, что они с Петром в своих поношенных костюмах выглядят, по меньшей мере, простовато. Полинезиец был в легком костюме цвета хаки, типа «сафари». Он никак не отреагировал на происходящее и выглядел невозмутимым.

Когда приятели выпили по кружке пива и заказали ещё, Петр изъявил желание познакомиться с афроамериканцем и его товарищем.

Оказалось, что их нового знакомого зовут Роберт. Он назвал имя своего спутника, который, как выяснилось, совсем не говорил по-русски. Виктор с трудом разобрал непривычное сочетание звуков. Товарищ Роберта вел себя очень сдержанно и, за всё время пока они были в баре, не издал ни звука.

– Вот мы студенты, – сказал Пётр, кладя руку на плечо Виктора и бросая на него одобрительный взгляд. – Учимся заочно, работаем инженерами и в этом году заканчиваем институт. А вы чем занимаетесь?

– Я журналист-международник. Езжу по горячим точкам, часто бываю и подолгу живу в России, – ответил Роберт.

– Серьёзная у вас работа, – заметил Пётр.

– Да… – протянул Виктор и задумчиво покачал головой.

Он начал проникаться уважением к новому знакомому. Заинтересовавшись, приятели буквально засыпали собеседника вопросами.

Выяснилось, что Роберт родился и живёт в ФРГ, у него есть семья, свой дом и машина.

– У меня тоже есть машина, – заявил Пётр. – Когда окончу институт, пойду в отпуск и повезу родителей в путешествие по стране, по разным городам, – продолжил он, мечтательно глядя вдаль.

Виктор знал, что у Петра никакой машины нет, и он только собирается её купить. Поэтому, сначала Виктор удивился, но потом понял, что его приятель просто хочет лучше выглядеть в глазах нового знакомого. «Что ж, в этом нет ничего плохого», – размышлял Виктор. – «Тем более я знаю, что машину Пётр обязательно купит».

Вскоре приятели, заказав ещё пива, вышли покурить в вестибюль. Они расположились около пепельницы у окна напротив гардероба.

– Почему спутник Роберта ни на что не реагирует, сидит как неживой? – спросил Виктор.

– Ты что, до сих пор не понял? – удивился Пётр. – Это же слуга.

– Не может быть! – не поверил Виктор.

– Я тебе говорю. Ездит с хозяином, прислуживает, выполняет разные поручения. Считай раб! Это же капитализм! Обрати внимание, Роберт приехал не из ГДР, а из ФРГ.

Виктор задумался не в силах поверить в сказанное.

В это время к гардеробщику – худощавому человеку средних лет, подошёл мужчина и протянул деньги. Тот нисколько не смущаясь, достал бутылку водки, поставил на прилавок стопку и наполнил её до краёв. Мужчина залпом выпил, смачно крякнул и отправился в зал.

– Ты смотри, что делают, – прошептал удивлённый Виктор.

– Это они приманивают таких как ты, – тихонько ответил Пётр. – Посмотришь, тоже захочешь и раскошелишься.

– Нет, водки я не хочу, – отозвался Виктор, – тем более с пивом.

Приятели вернулись в зал и продолжили беседу с новым знакомым. Пётр поинтересовался у Роберта, насколько трудна и, наверное, даже опасна его профессия.

Тот согласился, что опасности, конечно, есть, но больше всего его утомляют сложности связанные с получением разрешения на посещение некоторых горячих точек или мест, где произошли катастрофы.

– Не пустили в Афганистан, не пустили в Чернобыль, долго не пускали на дальний восток и в Сибирь, – жаловался он. – Ведь больше всего запретов у вас в Советском Союзе.

– Но как же так? – удивился Виктор. – Ведь у нас сейчас гласность, начало перестройки. Ничто не должно замалчиваться.

К тому времени Виктор с Петром, и их новые знакомые, выпили немало пива. Разговор постепенно становился всё более откровенным.

– Здесь в России меня могут избить просто так, ни за что, за цвет кожи. И так уже бывало, – пожаловался журналист. – В разных городах по-разному, но везде есть более опасные районы, есть менее опасные.

Виктор и Петр выразили своё искренне негодование по этому поводу. Но им предстояло услышать ещё более неприятные вещи.

– Ни в одной другой стране меня не оскорбляли и не называли так грубо, как у вас в России, – заявил Роберт.

– Но, как? – машинально вырвалось у Петра.

– Вот ведь подонки, попадаются же такие люди! – Искренне возмутился Виктор, услышав ответ. Он испытал неподдельные чувства стыда и горечи за своих соотечественников.

– Что поделаешь, в каждой стране, как и в каждом коллективе, встречаются разные люди, как хорошие, так и плохие, – рассудительно заметил Пётр, стараясь сгладить неприятное впечатление. Роберт с ним согласился.

Двери, ведущие в бар из вестибюля, были сделаны наполовину из стекла молочного цвета, наполовину из дерева. Они открывались в обе стороны, как в салунах в американских вестернах.

Вдруг эти двери резко распахнулись, и в бар буквально влетел подвыпивший парень. Похоже, он получил изрядный тычок или пинок сзади. Парень не удержался на ногах, но тут же поднялся и, поскальзываясь на плитке, рванулся обратно.

Двери за ним закрылись, а Виктор, заинтересовавшись происходящим, весь подался вперёд. Он был не прочь понаблюдать за потасовкой, хотя выпил ещё не достаточно много, чтобы стремиться принять личное участие.

При этом Виктор с удивлением заметил, что его новые знакомые очень напуганы происходящим. Они сжались, втянули головы в плечи и нагнулись к столу, стараясь быть незаметнее.

Когда Виктор с Петром в очередной раз отправились перекурить, гардеробщик всё так же разливал водку всем желающим, но приятели уже не обращали на него внимания.

– Ты видел, как они напугались, когда чуть не началась драка? – спросил Виктор.

– Конечно, – подтвердил Пётр. – Видно, что им уже не раз крепко доставалось.

– Знаешь, я думаю, неплохо было бы обменяться с Робертом адресами и потом переписываться. Интересный ведь человек, – высказал Виктор идею, которая уже некоторое время крутилась у него в голове. – Как ты думаешь?

– Да ты что! – неожиданно возмутился Пётр. – Это же капиталист! Наш идейный противник. Да он просто враг, а ты ещё собираешься с ним переписываться!

– Да какой же он нам враг? – не согласился Виктор.

Но рассудительный Петр был на несколько лет старше и получал уже второе высшее образование. Виктор обычно прислушивался к его мнению.

Когда приятели вернулись в зал и выпили ещё пива, разговор начал прыгать с темы на тему самым произвольным образом.

– Девушки у вас в России очень красивые. Я больше нигде таких не встречал, – сказал Роберт. – Но одеваются плохо, – тут же посетовал он.

– В смысле не модно? – Уточнил Пётр.

– Да, не модно и недорого. У многих похожая одежда, иногда даже не по размеру. Это мешает видеть их красоту.

– У многих наших девушек нет таких возможностей, – огорчился Виктор. Он заметил, что хотя Роберт и прекрасно владеет русским языком, в разговоре на произвольные темы, он иногда с еле заметной заминкой подбирает нужные слова. «Наверное, на такие, совсем уж произвольные темы говорить сложнее, ведь он же все-таки не носитель русского языка, а может, просто пива много выпили», – размышлял он.

– У вас есть любимые русские писатели? – поинтересовался он у Роберта, спустя некоторое время.

– Да, конечно, – ответил журналист. – Я очень люблю Льва Толстого и Достоевского.

– А я последнее время перечитываю Хемингуэя, – признался Виктор, удивившись вкусам собеседника, – Мне очень нравиться, как он пишет.

Пётр уже давно беспокоился, что они засиделись в баре. Он предложил Виктору выпить ещё по кружке и отправляться домой. Это было вполне разумное предложение, и Виктор не возражал. Вскоре они, тепло распрощавшись с новыми знакомыми, вышли из бара.

Виктор удивился, что на улице ещё светло и день в самом разгаре. Ему казалось, что в баре они провели целую вечность.

В автобусе он с трудом удерживал равновесие на поворотах, и Пётр его поддерживал.

– Держись студент, – смеясь, говорил он.

В общежитии Пётр принялся рассказывать ребятам о том, как они ходили в бар, а Виктор рухнул на кровать. Он понял, что ему нужно поспать и даже отказался от чая.

Когда Виктор проснулся, в комнате уже горел свет, а студенты негромко о чём-то разговаривали. Он прикрыл глаза и долго, печально размышлял.

Виктор думал о том, что Роберт никакой не идеологический противник и не враг, а просто хороший парень. Но они никогда больше не встретятся и об этом уже поздно беспокоиться.

Притча

рассказ

Каждое лето я стремился приехать к деду Алексею в деревню и отдохнуть хотя бы неделю. Иногда, соскучившись по деду и по мудрому, размеренному укладу деревенской жизни, я приезжал к нему зимой на выходные дни.

Дед был неизменно весел и энергичен, но у меня сжималось сердце, когда я смотрел на его сутулую спину и редеющие седые волосы.

Долгими зимними вечерами хорошо сидеть у русской печки, смотреть на жаркие языки огня и слушать, как весело потрескивают дрова. На улице завывает вьюга, сугробы видны вровень с низкими окнами зимовки, и, наверное, от этого в теплой избе бывает особенно уютно.

В один из таких вечеров дед Алексей рассказал мне эту историю.

– Мы несколько недель готовились пойти на охоту, чтобы добыть лося, – начал рассказ дед Алексей. – Стояла студёная трескучая зима.

– В каком году? – спросил я.

Дед достал папиросу из начатой пачки «беломора» и с задумчивым видом принялся неторопливо её разминать.

– Год не помню. Я был тогда ещё молод, но постарше, чем ты сейчас, – подумав, ответил дед.

Я с нетерпением ждал, когда он закурит и продолжит свой рассказ.

Наконец дед выпустил длинную струю дыма и аккуратно положил спички на шесток*.

– Тогда в наши леса уже пришли кабаны, – вдруг вспомнил он.

– Пришли кабаны? – удивился я. – А раньше их не было?

– Да, раньше не было, – подтвердил дед. – К нам в Северо-западные области они пришли через несколько лет после войны, в начале пятидесятых.

Я смотрел в чёрную непроглядную ночь за окном, слушал, как потрескивают дрова в печи, и мне стало немного не по себе.

«Вот не было кабанов, и вдруг они пришли, – думал я,  – почему пришли, к чему бы это?».

Вокруг нашей деревни на многие десятки километров тянулись дремучие леса. Их прорезали редкие ниточки дорог и тропинок. Я представил себе, как выглядит зимний лес ночью с высоты птичьего полета, и мне стало немного жутковато. Я засыпал деда вопросами.

– Почему они пришли это хорошо или плохо? – спрашивал я, скрывая волнение.

– После войны в наших лесах совсем не осталось волков, – сказал дед. – Я думаю, иначе кабаны не пришли бы. А ещё говорят, изменился климат, в наших лесах стало теплее. Но сам я в этом неуверен.

– Понятно, что волк опасен для кабана, – сказал я. Загадка разъяснилась, и я успокоился. Ночь за окном уже не казалась такой тревожной.

– Конечно, в одиночку волку не одолеть взрослого кабана, – продолжал дед. – Кабан-секач очень силён и движется быстро. Он смело нападает на любого противника. Но волки всегда охотятся стаей. А в глубоком снегу они получают большое преимущество, потому что наст держит волка, а кабан проваливается, устаёт и ранит ноги.

– Но откуда ты всё это знаешь? – удивился я.

– В лесу после любого происшествия остаются следы, а бывалый охотник по этим следам, как по книге, легко прочитает, что произошло, – улыбнулся дед.

Дед Алексей раскурил потухшую папиросу и продолжил рассказ об охоте на лося.

– Мы несколько раз ездили в районный центр, чтобы оформить лицензию. Ходили в лес и искали лосинные следы. Потом снаряжали патроны, смолили лыжи и покупали разные припасы. Наконец всё было готово. Накануне мы нашли недалеко от деревни свежие следы и решили – пора. Я остался ночевать у товарища, чтобы, когда начнет светать, не теряя времени, сразу отправится в путь.

И вот настало утро, когда мы в полном снаряжении вышли на крыльцо, готовые к долгому преследованию лося. В прошлом на охоте нам не раз приходилось ночевать в лесу.

Дед ненадолго замолчал. Он достал кочергу и принялся шевелить и поправлять дрова в печке. Огонь разгорелся с новой силой. Взметнулись языки пламени и осветили внутреннее устройство печи, превращая его в сказочный зал. Стало жарко, и я немного отодвинулся от устья печи.

Дед Алексей аккуратно положил кочергу и взял ухват с длинной потемневшей от времени и немного потрескавшейся деревянной ручкой. Ручка была отполирована руками не одного поколения людей и выглядела очень надежной и крепкой. Так же, как и обхватившие её жилистые и смуглые руки деда.

Я вспомнил, что в печи в чёрном закопченном чугунке варится картошка. На столе уже стояла запотевшая с холода трехлитровая банка с солёными рыжиками, и я с удовольствием подумал о предстоящем ужине.

Дед Алексей знал все грибные места в округе, и я любил ходить в лес вместе с ним. Порой уже в самом конце лета мы находили множество чудесных крепких рыжиков, но иногда наша добыча едва закрывала дно корзинок. Я не задумывался о практической пользе таких походов, и радость приносил сам лес и процесс поиска замечательных оранжевых пятачков.

– А дальше что? –  не выдержал я, когда дед уже переставил чугунок на новое место поближе к огню. –  Вы пошли на охоту?

– А дальше произошло одно из самых удивительных событий в моей жизни, –  ответил дед и положил ухват на место. – Я вдруг увидел лося! Он спокойно стоял почти посреди деревни в конце улицы. В нескольких десятках метров от крыльца, на котором были мы с товарищем. В утренних сумерках я не мог рассмотреть его в подробностях, но хорошо запомнил отчётливый тёмный силуэт на светлом фоне. Он стоял неподвижно и, казалось, прислушивался или принюхивался к чему-то. Не помню, как я достал из чехла и зарядил ружьё. Меня трясло от волнения, но я взял себя в руки и начал медленно, чтобы не вспугнуть зверя поднимать двустволку. На таком близком расстоянии я просто не мог промахнуться. Я уже почти прицелился, но товарищ меня остановил. Он положил руку на ствол моего ружья и наклонил его вниз.

– Не стреляй, – прошептал мой товарищ. – Это притча.

Я его не понял.

– Почему? – также шёпотом спросил я.

– Это притча, – повторил товарищ.

Кажется, невдалеке тявкнула собака или был какой-то другой шум. Не помню. Но я смотрел на лося и успел увидеть, как он исчез. Как чёрная молния! Только что был здесь, а через мгновение его уже нет. Момент был упущен. Вот так-то, – сказал дед.

Мы помолчали. Я услышал приглушённое двойными рамами завывание ветра. Старенькие часы на стене, казалось, стали громче отсчитывать неумолимый ход времени.

– В общем-то, мой товарищ был прав, – наконец заключил дед, нарушив тишину.

– Но почему же? – удивленно спросил я, тщетно пытаясь понять смысл рассказанного дедом случая.

– Что это за притча такая? – спросил я снова и принялся вспоминать определение притчи.

– Притча – это просто история. Наверное, короткая и поучительная. Ну, может быть, даже со скрытым смыслом, –  рассуждал я вслух. – Но при чём здесь это? – спросил я снова.

– Я не знаю, – спокойно ответил дед Алексей.

– И я не знаю точно, что такое притча, – добавил он. – Но я точно знаю, что нельзя целый месяц готовиться к долгой и трудной охоте на лося, а застрелить его с крыльца собственного дома. Это неправильно, – сказал дед и замолчал, раскуривая вновь потухшую папиросу.

Я вдруг понял, что внутренне сразу признал правоту деда. Почувствовал его правоту и по привычке принялся искать логически понятное объяснение, но не нашёл. Зато я впервые посмотрел на всё с новой точки зрения и сделал для себя неожиданные выводы.

Правильные решения или поступки не всегда могут быть обоснованы логически. Во всяком случае, такое обоснование может не лежать на поверхности.

– Да, вы поступили правильно, согласен, – наконец сказал я. – Но почему правильно я не могу объяснить.

Дед невесело засмеялся.

– Это, наверное, потому что мы привыкли всё измерять с точки зрения выгоды. Причём выгоды сиюминутной. Да и вообще человек по своей природе хищник, и от этого никуда не денешься, – печально заключил дед.

С последним выводом деда Алексея мне не хотелось соглашаться. Я задумался, но не нашел аргументов и ничего не сказал.

Мы опять помолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

– Наверное, как-то странно было после этого идти на охоту? –  спросил я.

– А мы в том день и не пошли. И весь день у нас было хорошее, просто замечательное настроение, – весело сказал дед Алексей.

Жертвы и охотники

рассказ

Было уже начало июля, когда я взял отпуск и приехал к деду Алексею в деревню. Конечно, я решил остаться у него на весь отпущенный мне месяц. Впереди меня ждало множество дней наполненных рекой, лесом и солнцем.

В то утро я не торопился, и начал собираться на реку, хорошенько выспавшись и позавтракав. Подготовив наживку и собрав удочки, я успел отправиться в путь до того, как на землю обрушилось горячее дыхание полуденной жары. Уходя из дома, я решил защитить голову от солнца. Посмотрев на головные уборы, в изобилии имевшиеся на вешалке, я выбрал тонкую полотняную кепку, буквально сияющую белизной.

Дорога на реку несколько километров шла лесом, но я всегда быстро преодолевал знакомый до мельчайших подробностей путь. Мысленно я давно разбил его на этапы.

Первый этап был за деревней в лесу. Это узкий и стремительный ручей в заросшей травой низине и мостик через него. Опустившись на большой, плоский камень там можно было напиться чистейшей и вкусной, студёной воды. Негромко клокочущая вода была настолько прозрачна, что на дне ручья, лишь немного преломляясь рябью от течения, ясно различался каждый камушек,

Следующий этап – зимник, пересекавший дорогу через пару километров от ручья. По краям зимней дороги и на примыкавших к ней небольших и уютных полянках в изобилии росли кусты малины. Иногда я задерживался там, чтобы полакомиться спелыми и порой такими же крупными как в саду ягодами.

Вдоль дороги слева и справа встречались прогалины покосов со старыми и новыми стоговищами. Я любил запах сена и свежескошенной травы, но покосы всё чаще оказывались заброшенными и заросшими густой и высокой травой.

Временами поднимался ветер. Почти незаметный внизу он шумел и раскачивал вершины елей, темнеющие на фоне голубого безоблачного неба, и заставлял натужно поскрипывать и постанывать высокие деревья.

После пересечения с зимником дорога сужалась. Две заросшие травой колеи превращались просто в широкую тропу.

И, наконец, последний этап – гарь, которая в сотне метров от реки переходила в редкий и низкий кустарник, пронизанный тропами. Они черными змеями вились между высокими кочками и уже совсем скоро приводили к берегу реки.

На месте гари появившейся после давнего лесного пожара выросли частые и невысокие ёлочки, разреженные кое-где кустами и молодыми лиственными деревьями. Иногда, уже ближе к осени, там в изобилии появлялись рыжики и волнушки. Молодые ели с каждым годом подрастали и «заглушали» кусты и другие деревья. Спустя несколько лет лес на этом месте выглядел уже совсем обычным, но грибов в нём стало меньше.

В основном я рассчитывал на вечерний клёв. Но, добравшись до реки, конечно сразу же принялся забрасывать удочку в самые многообещающие места. Вскоре мне повезло – я вытащил на берег нескольких вполне приличных окуней.

Рядом кружили белые речные чайки, и я поспешил спрятать добычу в рюкзак. Чайки особенно не церемонились, и стоило немного отойти от рыбы оставленной на берегу, как они её хватали и уносили. Я обратил внимание и на других птиц парящих очень высоко в чистом светло-голубом небе. Судя по силуэтам это были, несомненно, хищные птицы. Раньше я их здесь не замечал. Вряд ли их интересовали чайки, а тем более моя рыба, и я был несколько удивлён их присутствием.

На реке я всегда терял счёт времени и не думал ни о чём кроме рыбалки. Были только я и река с её заливами, глубокими омутами и узкими участками с быстрым течением. Часто я подолгу стоял над неподвижным, лишь иногда покачивающимся поплавком, и был просто частью окружающей меня природы и ничем больше.

Вечерний клёв не оправдал моих ожиданий, а на реке стало уже немного прохладней. Неяркий, предзакатный диск солнца уже почти коснулся остроконечных вершин далёких елей, заливая лес красноватым светом, когда я решил что пора, наконец, отправляться домой.

В окружении высоких деревьев было заметно темней, чем на открытом берегу реки. Когда я добрался до гари, на лес уже опустились настоящие сумерки. Довольно широкая тропа нередко петляла, и ветви деревьев порой настоящим шатром смыкались надо мной, закрывая небо.

На одном из прямых участков тропы я вдруг почувствовал, что происходит что-то необычное, но не сразу обратил на это внимание. Это неуловимое действие не сопровождалось какими-либо звуками или другими явными проявлениями. Все, казалось бы, шло как обычно, как и должно быть. Я шагал, глухо и размеренно стуча сапогами, и каждый шаг приближал меня к дому. Сумерки сгустились настолько, что уже в десятке метров перед собой я видел лишь тёмно-серую массу, в которой с трудом угадывались отдельные деревья и ветви.

Я стал внимательней, и вскоре мне показалось, что надо мной промелькнула какая-то тень. Но я не был в этом уверен. Потом широкая тень, пройдя как будто совсем низко надо мной, совершенно бесшумно пересекла прямой участок тропинки в длину и исчезла где-то впереди. Сверху на меня сыпанулась щепотка какой-то мельчайшей древесной трухи, и пара сухих еловых иголок, подтверждая, что всё это мне не кажется.

Мне стало немного не по себе. Я сошел с тропинки, остановился и попытался осмотреться. Но увидеть что-либо новое и заслуживающее внимания, стоя в тени вековых деревьев, было невозможно. Нужно было возвращаться на дорогу. Я снова вышел на тропу и внимательно изучая окружающую обстановку медленно прошел немного вперёд.

Неожиданно от дерева, стоявшего недалеко впереди меня, бесшумно отделилось какое-то большое темное пятно и исчезло в чаще за тропинкой. Я подумал, что это скорее всего какая-то очень крупная птица. Последовав за ней, я буквально в трёх шагах от тропинки, увидел громадную сову. Место было открытое, и я смог хорошо её рассмотреть. Птица уселась на длинную сухую ветку, метрах в двух от земли. Она уставилась на меня большими круглыми глазами, напоминающими светофоры, и иногда забавно поворачивала голову.

Только тогда я, наконец, догадался снять с головы белую кепку. В темноте вечернего леса она отчётливо выделялась заметным светлым пятном. Я понял, что эта хищная птица, охотилась за мной приняв, наверное, за зайца. Когда я шёл по тропинке белая шапочка, конечно, подпрыгивала, особенно когда мне попадались препятствия.

Видимо сова была все-таки достаточно умна, чтобы понять, что её предполагаемая жертва выглядит и ведет себя несколько необычно. Иначе она уже давно вцепилась бы мне в голову своими внушительного вида когтями. И, наверное, долбанула бы хорошенько своим массивным клювом. 

Трудно описать мои ощущения, когда я понял что стал объектом охоты для этой крупной, хищной птицы. Практически ночью, в глухом и дремучем лесу, в нескольких километрах от ближайшего жилья. Могу лишь сказать, что я вполне понял чувства мелких птиц, которые, найдя днем спрятавшуюся в укромном месте сову, поднимают шум и нападают на неё.

Следуя первому порыву, я подобрал обломок сухой ветки и запустил в хищницу. Но палка запуталась в густых еловых ветвях и повисла, качаясь, не достигнув цели.

Сова внимательно наблюдала за мной, но не двигалась с места. Только тогда я понял, насколько она сейчас беззащитна, и немного успокоился. Я решил, пользуясь случаем, просто получше её рассмотреть.

Птица оказалась действительно крупной, её серовато-бурое тело было не менее полуметра высотой. Интересно, что её круглые глаза располагались как бы в глубине светлых, больших и гладких блюдец, аккуратно выложенных мелкими плотно прилегающими друг к другу перышками. Пытаясь лучше меня рассмотреть, сова поворачивала голову под самыми неожиданными углами. При этом она иногда как-то совсем по-человечески моргала глазами. Когда я приближался к ней, то ясно слышал сердитое шипение и какие-то щелчки.

Сова почему-то не улетала и, осмотревшись, я решил, что большой размах крыльев не позволяет ей перелететь подальше в густую чащу, не рискуя их повредить. А между ней и тропинкой, на относительно просторном и свободном от ветвей пути, теперь стоял я.

Но возможно сова просто сомневалась, стоит ли переводить меня из разряда жертв, минуя все другие промежуточные типы, сразу в разряд опасных для неё существ.

В конце концов, я оставил птицу в покое, спрятал белую кепку подальше в карман и отправился домой. Оставшуюся часть пути я проделал уже без приключений.

Когда мы с дедом Алексеем приготовили уху и накрыли на стол, за окнами, аккуратно укрытыми легкими зеленоватыми занавесками, уже давно стемнело.

Как и следовало ожидать, уха получилась душистой и замечательно вкусной. Её аромат наполнил комнату и смешался с другими запахами деревенской избы. В доме деда Алексея всегда царил приятный и какой-то особенный аромат. Он состоял из смеси запахов хмеля, разных трав, леса и чего-то ещё присущего только этому дому. Приезжая в деревню после долгого отсутствия я сразу с радостью и лёгкой ностальгией замечал этот запах.

Неяркий свет лампочки висевшей под самым потолком оставлял глубокие тени в углах комнаты, и было очень уютно. Я ел уху, смотрел на аккуратно побеленную печку, на железную спинку старинной кровати и с удовольствием проникался атмосферой нехитрого деревенского быта. Потом за крепким ароматным чаем, дед добавил в заварку смородиновых листьев, я во всех подробностях рассказал о своём сегодняшнем приключении.

Дед Алексей слушал меня очень внимательно. Потом он пригладил редкие, седеющие волосы и привычным жестом вытряхнул папиросу из полупустой пачки «Беломора». Перед тем как закурить дед долго её разминал, наклонившись вперед и задумчиво глядя куда-то поверх меня.

«Сколько же всего ему пришлось испытать и увидеть за свою жизнь» – думал я, глядя на его смуглое и твердое, будто вырубленное из дерева лицо.

– А ведь знаешь, я слышал, что действительно известны случаи нападения сов на человека, – сказал, наконец, дед Алексей выпустив длинную струю дыма.

Я непроизвольно поёжился.

– Но это, конечно, бывает только в самых крайних случаях, когда птица защищает гнездо и птенцов, – добавил дед, заметив мою реакцию.

– А были у совы уши? – поинтересовался он.

Я ответил, что уши у неё действительно были, потому что в самый первый момент, когда я увидел сову, её силуэт напомнил мне рысь.

Но я не успел испугаться по-настоящему, так как практически сразу понял, что передо мной всё-таки птица.

– Тогда это, скорее всего, был филин и это действительно одна из самых крупных сов, которые встречаются у нас, – заключил дед. – Пожалуй, крупнее бывает только полярная сова, но у неё белые перья и живет она далеко на севере.

– Но на голове у него не настоящие уши? – уточнил я.

– Нет, это просто топорщатся перья, а уши у него не видны, – подтвердил дед.

Дед Алексей положил недокуренную папиросу на край пепельницы. Он внезапно стал очень серьёзным и строго посмотрел на меня.

– Знаешь, ни в коем случае, никогда, ни при каких обстоятельствах не следует изображать из себя жертву или дичь. Не только ночью в лесу, но и в любых других местах тоже, – заявил он. – И неважно зверь перед тобой или человек.

Я был полностью согласен с дедом и сказал ему об этом.

– Да уж лучше изображать охотника, – добавил я.

– Изображать охотника? – удивленно переспросил дед и снова надолго задумался.

– Был у меня один случай, – наконец медленно произнёс он, раскурив потухшую папиросу.

– Как-то уже много лет назад я ездил на дальние колхозные поля, и проверял, насколько созрело зерно. Это было в конце июля. Овёс к тому времени должен был набрать восковую спелость, и я хотел уточнить время уборки.

Прежде дед Алексей работал главным агрономом, и даже я примерно знал, что такое молочная и восковая спелость. В детстве, отдыхая на каникулах, я иногда ездил с дедом Алексеем на колхозные поля и следом за ним перетирал в ладонях разные колоски и изучал зёрна. Если сжимать неочищенные зернышки, то иногда из них выдавливалась капелька белой жидкости, напоминающая молоко. Чуть более спелые зерна, если их очистить, были прозрачны как воск и почти так же легко ломались.

– Поле было примерно в полукилометре от деревни у самого леса и в стороне от дороги, – продолжал дед. – Я увлекся, проверяя колосья, и шел по полю, не глядя по сторонам. Потом я заметил краем глаза какое-то движение неподалеку, обернулся и вдруг увидел медведя! Он был буквально метрах в десяти от меня, если не ближе! Медведь обнимал и загребал лапами целые пучки стеблей и срывал пастью метелки овса. При этом он смачно и громко чавкал. Я удивился, что не услышал этих звуков раньше. Видимо это из-за ветра. Он иногда усиливался и мог заглушать и уносить звуки и запахи в сторону. Я сначала даже не понял, обратил ли зверь на меня внимание. Поле поблизости от медведя было сильно примято, и образовалась целая поляна. К лесу от вытоптанной им поляны вела едва заметная стежка. Понятно, что медведь пришел просто полакомиться овсом.

Я знал, что медведи иногда кормятся на засеянных овсом полях, и сам видел несколько раз примятые участки с оборванными верхушками стеблей. Но прежде дед Алексей никогда не рассказывал о своей встрече с медведем на овсяном поле, и мне не терпелось узнать все подробности.

– Возможно, медведь посчитал, что ты для него не опасен? – спросил я.

– Да, наверное, но тут я допустил ошибку, – ответил дед, невесело усмехнувшись. – Дело в том, что я увидел на земле большую и толстую палку, почти корягу, и машинально схватил её в руки. Как будто она могла мне чем-то помочь. Медведя словно подменили, хотя до этого он вроде бы не обращал на меня внимания. Он тут же поднялся на задние лапы и только тогда я увидел, как он велик. Медведь замер, вытянул вперёд морду, и стал внимательно следить за мной. У него были блестящие черные глазки, и я навсегда запомнил их пристальный взгляд. У медведя был очень угрожающий вид, и казалось, что он вот-вот бросится на меня.

Я слушал деда как заворожённый, чай в стакане давно остыл, и я подумал как же всё-таки хорошо и уютно дома вдалеке от дремучего и такого непредсказуемого леса.

– И тогда я уже поступил единственно правильным способом в такой ситуации, – продолжал рассказывать дед Алексей. – Я медленно и аккуратно положил палку на землю и замер неподвижно. Я перестал смотреть на зверя, и старался показать, что он меня совершенно не интересует. Через некоторое время медведь успокоился, сначала он опустился на все четыре лапы, а потом снова занялся овсом.

– А ты чего? – не удержался я от вопроса.

– Я начал потихоньку пятиться и стараясь не поворачиваться к медведю спиной, шаг за шагом постепенно ушёл с поля, – ответил дед. – Я знал, что от медведя нельзя убегать. Он может погнаться за тобой, просто так, как любая собака. А бегает он очень быстро и обязательно догонит. И в глаза медведю долго и пристально смотреть не следует. Если конечно ты не вызываешь его на поединок, – добавил дед и засмеялся.

– Да, наверное, это был бы очень короткий поединок, – заметил я.

– На самом деле мне просто очень повезло. Зверь был настроен миролюбиво и не был чем-то рассержен. Иначе от моего поведения мало бы что зависело, – сказал дед, – тогда бы мы с тобой сейчас не разговаривали.

– Ты считаешь, медведь подумал, что у тебя в руках ружье, когда ты поднял палку? – спросил я.

– Может быть, но я не знаю, что он подумал, – ответил дед. – Но медведь, конечно, решил, что теперь с этим предметом в руках я уже представляю для него угрозу.

Дед Алексей выпил несколько глотков остывшего чая и задумчиво посмотрел на меня.

– Вот поэтому я и хочу сказать, что изображать охотника тоже не нужно, – заявил он, – тем более если ты им не являешься.

– Да! – воскликнул я, искренне проникшись правотой деда Алексея и спеша сообщить об этом. – Лучше всего изображать того, кто ты есть на самом деле.

– Да вообще не надо никого изображать, – сердито сказал дед.

Ошеломлённо посмотрев на деда Алексея, я встретил его лукавый взгляд и через мгновение мы оба весело рассмеялись.

Я взглянул на старенькие «ходики» на стене, время было далеко за полночь.

Пора было отправляться спать, а я ещё не успел обсудить с дедом Алексеем свои планы на завтрашний день. Лето было в самом разгаре и сулило ещё много интересного.

 

Пёс матрос

рассказ

Однажды тётя Люба, у которой я гостил в деревне, принесла домой щенка. Она работала на ферме, а там сердобольные доярки часто подкармливали брошенных и потерявшихся кошек и собак.

Щенок был белым с угольно-чёрными ушами. Вокруг блестящих смышлёных глаз виднелись ободки чёрной шерсти. Его сразу же прозвали Матросом.

Щенок быстро рос и осваивался в доме. Вскоре он принялся самостоятельно обследовать наш и соседние дворы. Прохожих и гостей он встречал звонким заливистым лаем и, казалось, был совершенно неутомим. Белый калачик его хвоста бодро мелькал то там, то здесь.

Летние каникулы, к моему глубокому сожалению, уже кончались. Вскоре я отправился домой в город, чтобы продолжить обучение в школе. Когда я приехал на следующее лето, Матрос был уже вполне взрослым псом.

Пёс запомнил меня с прошлого года, но держался несколько обособленно. Матрос позволял себя гладить по короткой жесткой шерсти и мог немного поиграть. Он опрокидывался на спину, вертел головой из стороны в сторону и, ворча, покусывал меня за руку. Но потом Матрос сразу убегал по своим делам и не особенно стремился к общению. Когда я пытался удержать пса, он, широко открывая пасть и часто меняя тональность, басовито скулил и стонал, если можно так выразиться. Звуки, которые он издавал, напоминали человеческую речь. Казалось, он просил, чтобы его оставили в покое.

Размером Матрос был немного меньше овчарки. Но, судя по шрамам, которые были хорошо видны благодаря короткой белой шерсти, он вёл очень активный образ жизни и никому не уступал. Иногда он отсутствовал несколько дней подряд и возвращался со свежими ранами. Один раз Матроса не было особенно долго, а когда он вернулся, на его бедре зияла рана от вырванного лоскута кожи. Мы терялись в догадках, где он пропадает. Надо сказать, что это так и осталось для нас одной из неразгаданных тайн, связанных с Матросом.

Как-то раз к нам приехал на выходные дни дед Алексей. Он жил в деревне километрах в тридцати от нас, если, конечно, идти лесом по наиболее прямой и короткой дороге. Тётя Люба поставила самовар и собрала на стол, чтобы за чаем обсудить нехитрые деревенские новости.

Дед сразу обратил внимание на шустрого чёрно-белого пса. Матрос глухо, еле слышно ворчал, когда дед к нему приближался, но больше никак не выказывал своей агрессии. Дед Алексей позвал его, похлопав себя ладонью по ноге. Матрос подозрительно посмотрел на деда и не подошёл. Мы посоветовали для первого знакомства угостить пса чем-нибудь вкусным.

Дед взял кусок пирога и принялся подзывать пса.

– Матрос, Матросик, иди сюда, – говорил дед снова и снова сладким голосом, причмокивая и вытягивая руку с пирогом. Матрос посматривал на пирог, косился на деда, глухо ворчал и не подходил.

Это продолжалось довольно долго, и дед Алексей не выдержал.

– Да почему же это я должен столько времени пресмыкаться и заискивать перед каким-то псом? – возмутился он и топнул на Матроса ногой. – Пошёл отсюда!

Матрос с грохотом забился под стулья в самый дальний угол комнаты и зарычал громче, уже не переставая.

Так они стали врагами. Теперь пёс внимательно следил за дедом сверкающими из полутьмы глазами и сопровождал каждое его движение глухим ворчанием. Когда дед Алексей особенно резко двигался или начинал ходить по комнате, грозное рычание пса переходило в истеричный лай. Матрос явно искал возможности напасть на деда, и пса выгнали на улицу.

Теперь, когда дед Алексей приезжал погостить, Матроса в дом не пускали. При случайных встречах они делали вид, что не замечают друг друга, и обходили стороной.

Я сожалел, что они так поссорились, но ничего не мог с этим поделать. Если бы я только знал, к каким волнениям это приведёт в дальнейшем, то расстроился бы ещё больше.

На следующее лето мы приехали к тёте Любе с братом, который был на несколько лет старше меня. В первый же вечер мы, недолго думая, решили отправиться проведать деда Алексея. В отличие от тёти Любы, он жил в стороне от железной дороги, и, наверное, поэтому леса вокруг его деревни были гораздо интереснее.

Для того, чтобы найти грибы или ягоды, достаточно было выйти на опушку леса сразу за деревней. В лесу мы не раз встречали лесных жителей. Я подолгу наблюдал за белками, которые на большой высоте носились по сосновым и еловым стволам вверх и вниз. Они с лёгкостью перепрыгивали с дерева на дерево, а при малейшей опасности прятались в густых ветвях.

Однажды я вспугнул крупного зайца. Он стоял на пеньке столбиком и смотрел на меня, пока я не подошёл совсем близко. Когда между нами оставалось всего несколько метров, он спрыгнул с пенька и неторопливо ускакал. Видимо, он справедливо решил, что я для него не очень опасен, но лучше держаться подальше.

Чтобы поехать к деду Алексею на автобусе, нужно было дожидаться утра и ехать сначала в районный центр. Там была автобусная остановка. На дорогу ушёл бы почти весь день, так как расстояние было почти в три раза больше, чем напрямик через лес.

Мы решили не ждать утра, а пойти лесом ночью, чтобы к рассвету прибыть на место. Лето только началось, и ночи стояли короткие и светлые. Перспектива ночной прогулки в лесу нас не смущала. Наоборот, хотелось хорошенько развеяться и отдохнуть от городской суеты. Тем более, что последний десяток километров пролегал по дороге, где нас мог подобрать попутный транспорт.

Уже опускались серые сумерки, когда мы, наскоро собравшись, попрощались с тётей Любой и отправились в путь.

За нами увязался Матрос, но я не придал этому значения. Он и раньше иногда какое-то время меня сопровождал, а потом неизменно возвращался домой. Однако когда мы миновали деревню и пошли уже полями, пёс всё ещё бежал следом.

Мы забеспокоились и попытались прогнать Матроса, но он не послушался. Мы ругали пса, строго грозили и даже бросали в него обломки веток.

Матрос, отбежав немного в сторону, просто садился и ждал, когда мы успокоимся, а потом снова бежал следом. Мы посовещались и решили, что придётся взять пса с собой.

Я понимал, что мы ведём пса к его недругу, но подумал, что всё как-нибудь образуется. Матрос сразу догадался, что мы его больше не гоним, и весело побежал впереди, изучая обстановку по обеим сторонам дороги. Иногда он с лаем носился в придорожных кустах и деревьях, а потом надолго исчезал. Мы подумали, что он, скорее всего, охотится за разной лесной живностью. Видимо, бедный пёс решил, что мы просто пошли прогуляться в лесу, а потом, конечно, вернёмся домой. Это предположение вполне объясняло его стремление пойти с нами. Иногда даже малознакомые молодые соседские псы увязывались за мной в лес.

Когда на лес опустилась ночь, мы прошли уже около десяти километров. Местами заросшая кустами лесная дорога сужалась, но порой расширялась трудно различимыми в темноте большими вырубками. В таких местах вдоль дороги виднелись завалы из деревьев, а иногда просто настоящий бурелом.

Той ночью я впервые в жизни увидел светлячков. Временами они довольно густо усеивали траву и низкие кусты прямо на дороге и рядом с ней. В сочетании с ночным притихшим лесом они создавали сказочную атмосферу. Попытавшись с помощью фонарика рассмотреть их вблизи, я с удивлением обнаружил, что они выглядят просто как какие-то жучки или червячки. Но при этом они светились в темноте!

Потом мы заметили, что пёс Матрос притих. Он уже не бежал впереди нас, а плёлся сзади, не отставая ни на шаг. Иногда он явно жался к нашим ногам и опасливо поглядывал в сторону леса. Испугался ли он какой-то конкретной опасности, какого-нибудь зверя или просто тёмного ночного леса, ‒ мы не знали. Впрочем, нам ничего не оставалось, как продолжать свой путь, что мы и сделали.

Я с раннего детства привык не бояться леса и воспринимал его скорее как друга, пусть иногда сурового, чем как врага.

Наконец мы подошли к почерневшим от времени развалинам старой мельницы. Это означало, что мы прошли ровно двенадцать километров. Мельница стояла на небольшой лесной речке, которая теперь превратилась в неширокий ручей. По скользким бревнам, оставшимся от плотины, мы перешли ручей и остановились передохнуть.

В темноте тихонько журчала вода, а вокруг таинственно вырисовывалась и угадывалась громада почти неразличимого леса. Матрос лёг на землю в двух шагах от нас, но выглядел просто загадочным беловатым пятном.

Стояла настолько глубокая тишина, что, прислушавшись, мы различили далёкий шум проходящего поезда.

Отдохнув, мы двинулись дальше по дороге, которая сильно сузилась, превратившись в тропинку. Она шла вдоль самого ручья, огибая густые заросли кустов, и время от времени отдалялась от него.

В темноте тропинка была едва различима. Иногда встречались совсем уж труднопроходимые места, и, наконец, мы её потеряли.

Матрос не отставал от нас ни на шаг и, когда мы остановились, сразу лёг на землю.

У нас была небольшая нарисованная от руки карта местности на кальке и компас, но я понял, что следующие десять километров будут не самыми лёгкими.

Дед Алексей всегда учил нас не ходить в лес без компаса и запоминать направление перед тем, как зайти в лес. В конце концов, это стало нашим правилом. Даже не знаю сколько раз нас выручала привычка следовать этому простому правилу.

Мы с братом с трудом нашли среди бурелома относительно ровное место, где можно было расстелить карту. Пришлось разложить её прямо на стволе упавшего дерева среди сухих и колючих ветвей.

Настроение было хорошим, и мы принялись с помощью совсем тусклого фонарика деловито изучать карту, разглядывать и вертеть компас. Когда мы стали размышлять вслух про азимут и ориентиры, то совсем развеселились. Эти понятия никак не соответствовали окружающей обстановке. Просто вокруг лежали поваленные деревья, темнела непроходимая чаща, и не было решительно никаких ориентиров.

Тем не менее, компас давал нам нужное направление, и мы решили идти напрямик, не теряя времени на поиски дороги. Мы прошли несколько десятков метров, и стало понятно, что так мы далеко не уйдём. Такой путь был слишком труден. Приходилось постоянно перелезать через поваленные деревья или пробираться под ними, поминутно цепляясь за острые и сухие ветви. А тут ещё кочки и глубокие ямы, наполненные грязной жижей.

Остановившись и посовещавшись ещё раз, мы выбрали с помощью компаса новое направление и повернули в сторону ручья. Обычно вдоль любого ручья, а тем более речки, идёт тропинка, и к ним должны вести какие-нибудь дороги. Через некоторое время мы вышли к ручью, и по едва заметной тропинке пошли вдоль него.

Уже светало, и в прогалинах между кустами часто показывалась неподвижная, иногда укрытая полосками и клочьями тумана, гладь воды. Временами ручей сужался, и тогда слышалось негромкое журчание. Иногда он расширялся плёсами и заливами, в которых угадывалась глубина.

Часто нас, заядлых рыболовов, волновали шумные всплески, но мы только ускоряли шаг.

Наш расчёт оказался верным, и через некоторое время мы увидели хорошо утоптанную дорогу, которая вела от ручья в нужном нам направлении.

Всё это время Матрос терпеливо следовал за нами, но не выказывал ни малейшего желания бежать впереди, как это было в начале путешествия.

Мы встретили рассвет в прохладной тишине леса, двигаясь уже по просторной и сухой дороге. Выпала роса, но её было немного.

Солнце осветило и окрасило в малиновый цвет вершины деревьев, ознаменовав наступление нового дня. На прямых участках дороги и открытых местах иногда распахивались просторы, уже залитые золотистым светом утреннего солнца. Деревья и кусты отбрасывали длинные и глубокие тени. Весело щебетали птицы, и я блаженно щурился под тёплыми солнечными лучами.

Прошло уже немало лет, но, вспоминая об этом, я думаю: «Нет ничего лучше, чем встретить рассвет в летнем лесу».

Вскоре мы вышли к крайней деревне и бодро прошли ещё несколько километров до развилки с новой насыпной дорогой из районного центра. В не проснувшихся ещё деревнях, которые мы проходили, деловито перекликались петухи и иногда лениво потявкивали собаки.

Ночное путешествие нас несколько утомило. Мы присели на обочину дороги и решили подождать попутной машины. Оставшиеся десять километров не хотелось идти пешком даже по хорошей дороге.

Наконец на горизонте показалось облако пыли. Облако быстро приближалось, и вскоре мы увидели грузовик. Это был ЗИЛ-130, он мчался, громыхая и подпрыгивая на ухабах. Тогда, в конце семидесятых, он был очень популярным автомобилем.

Когда мы стали голосовать, грузовик, а точнее ‒ самосвал, проехал далеко вперёд, прежде чем остановился.

Как только я взял Матроса на руки и поднял в кабину, он начал проявлять первые признаки беспокойства. В машине я придерживал пса руками, и всю оставшуюся часть дороги он вырывался и скулил.

Когда мы приехали на место и я открыл дверцу кабины, пёс пулей вылетел на улицу. Стояло раннее утро, и людей на деревенской улице около магазина не было. Выскочив из машины, Матрос сразу остановился и, широко расставив лапы, начал осматриваться по сторонам.

Мимо неторопливо проходил очень крупный пёс с короткой рыжей шерстью и большими повисшими ушами. Он добродушно вильнул хвостом и подошёл к Матросу, желая его обнюхать и, видимо, просто познакомиться. Псу не нужно было этого делать. Матрос был крайне раздражён и взволнован. Он с такой злобой рявкнул на общительного пса, что тот, поджав хвост, метнулся в сторону. Опасливо оглядываясь, он отбежал подальше и больше к нам не подходил.

Матрос покорно следовал за нами до самого дома деда Алексея. Он заупрямился только на крылечке, не желая заходить в незнакомое помещение. Не хотелось оставлять пса на улице, и я на руках принёс его в дом. Видимо, я зря это сделал. Теперь я понимаю, что в комнате на Матроса со всех сторон обрушились запахи ненавистного ему человека.

Пока мы, радуясь встрече, здоровались с дедом Алексеем, пёс стоял на полу и, дрожа всем телом, ошеломлённо смотрел по сторонам.

И тут совсем некстати с ним решил познакомиться кот деда Алексея – Мурзик.

До нашего появления он спокойно дремал на диване. Кот был пёстрой окраски, и я не сразу заметил его на цветном покрывале.

Увидев Матроса, Мурзик сладко зевнул и с дрожью потянулся всем телом, вытягивая вперёд лапы и выгибая спину. В своём доме он чувствовал себя хозяином положения. Мягко спрыгнув с дивана, он неторопливо направился к псу. Когда кот, вытянув вверх усатую мордочку, принялся обнюхивать Матроса, тот уже не выдержал.

Он с визгом бросился прочь, запрыгнул на стол и ткнулся носом в оконное стекло, желая выскочить. Я сразу же открыл дверь в сени, и Матрос, увидев это, бросился наружу. Однако дверь на улицу была ещё закрыта, и он по лестнице умчался на второй этаж. Там пёс попытался боком протиснуться на улицу через узкое окно на сарае. Я успел схватить его в последний момент и отнёс на улицу.

На улице я попытался погладить пса и успокоить. Это мне не удалось. Глухо рыча и скуля, Матрос крепко сжал мою руку зубами, подержал так, то усиливая, то ослабляя хватку, и наконец отпустил. На коже остались глубокие вмятины от его зубов, и я понял, что это последнее предупреждение.

Больше я не трогал пса. Принёс ему воды в миске, что-то из еды и оставил в покое.

Матрос свернулся калачиком посреди двора метрах в трёх или четырёх от крыльца и, казалось, спал. Так он пролежал весь день и весь вечер.

Утром Матроса на этом месте уже не оказалось. Мы недоумевали. Не мог же пёс бесследно пропасть? В то, что он мог самостоятельно вернуться к себе домой, не особенно верилось. Далековато, да и треть пути мы проехали на машине, и пёс не мог вернуться домой по своим следам.

Я предположил, что, обладая острым обонянием, он всё же мог проследовать по следам самосвала до того места, где мы в него садились. Тогда оставшуюся часть пути пёс мог преодолеть, ориентируясь уже по собственным следам. Дождя, который мог бы испортить следы, за последние сутки не было. По крайней мере, в самой деревне.

Дед Алексей рассказал, как однажды ранней весной возвращался домой на мотоцикле из соседней деревни и встретил волка. Матёрый зверь вышел прямо на дорогу на самый верх короткого, но довольно крутого подъёма и, казалось, поджидал мотоциклиста. Он был слишком близко, и разворачиваться назад уже не имело смысла. Дед Алексей сразу включил вторую скорость, как очень шумную, но достаточно быструю, и на полном газу поехал прямо на волка. Он преодолевал подъём в клубах выхлопных газов, разбрызгивая грязь и почти оглохнув от рёва мотора. Лишь в последний момент волк покинул свой пост на дороге и растворился в лесу.

Только отъехав подальше от этого места и остановившись, дед понял, как сильно он испугался в тот момент.

Выслушав рассказ деда Алексея, мы надолго замолчали. Возможная судьба Матроса рисовалась нам всё более мрачными красками.

Но наши опасения были напрасными. Примерно через неделю позвонила тётя Люба и сообщила, что Матрос вернулся домой. Оказалось, что он вернулся через три дня. Вылакав несколько мисок воды, он не одни сутки проспал, лёжа пластом в прохладных сенях. Где Матрос блуждал трое суток и как он нашёл дорогу домой, осталось для нас загадкой.

Дед Алексей предположил, что Матрос пошёл напрямик без дорог и не по своим следам, потому что животные всегда знают нужное направление. Мы с братом уже пытались ходить в лесу напрямик и имели представление, что это такое.

Матрос, видимо, преодолел немало трудностей и опасностей, добираясь домой. Мы сочувствовали псу и стали испытывать к нему большое уважение.

Также тётя Люба сообщила, что приехали погостить родственники. Они хорошенько пожурили тётю Любу за то, что отпустила нас одних в лес ночью.

На всё это дед Алексей глубокомысленно заметил: «Всё хорошо, что хорошо кончается».

В конце лета мы снова приехали к тёте Любе и встретились с Матросом. Он держался особняком, но так было и раньше. В наших отношениях, казалось бы, ничего не изменилось, но я понимал, что утратил, по крайней мере, часть его доверия.

На самом деле я полагаю, что Матрос сам в большой степени виноват в своих приключениях.

Ведь нет ничего глупее, чем с бездумным упорством следовать за людьми, которые идут неведомо куда.

 

Сумерки

рассказ

– Я возвращался в техникум после каникул, на поезде, а война в то время только недавно закончилась, – начал рассказывать дед Алексей. – Время было неспокойное и редко удавалось доехать без приключений. Далеко не всегда хватало денег на билет, и я частенько ездил в тамбуре. На станциях иногда приходилось перебегать из вагона в вагон по улице, спасаясь от контролёров.

Слушая деда, я вскоре перестал обращать внимание на летние сумерки, быстро опускающиеся за окном небольшой и уютной деревенской кухни, и забыл о начинающем гудеть на плите чайнике.

Мой отпуск, к сожалению, подходил к концу. Через несколько дней мне предстояло

покинуть просторный, гостеприимный и столь милый сердцу дом деда Алексея, оставить вольную жизнь на природе и вернуться к городской суете. До отъезда ещё оставалось время, и я пока не успел проникнуться грустью по-настоящему. Но последние дни постепенно наполнялись ожиданием расставания и предчувствием дорожных хлопот и волнений. В груди нарастало щемящее чувство неясной тревоги, и время перед отъездом казалось особенно ценным, а события становились наиболее запоминающимися.

– И вот подходит ко мне в тамбуре незнакомый мальчик и начинает приставать с какими-то просьбами, – продолжал рассказывать дед. – Не помню уже точно, чего он просил. То ли денег, то ли закурить, но у меня тогда не было ни того, ни другого. Он был очень настойчив, но я ему даже не грубил. Хотя, конечно, попросил оставить меня в покое. Мальчик ушёл в вагон и тут же вернулся в сопровождении здоровенного парня. «Ты чего это детей обижаешь?» – грубым голосом спросил детина, доставая из-за голенища большой и широкий нож.

Рассказывая, дед так реалистично воспроизвел грубый голос парня, что я непроизвольно поёжился.

– Я сразу понял, что они с мальчонкой работали в паре, ну и конечно напугался поначалу, но вида не подавал, – пояснил дед Алексей. – Эти двое нарочно искали достаточный повод, чтобы на меня напуститься. Так они промышляли. Мне тогда исполнилось шестнадцать или семнадцать лет, но я был мал ростом. Наша семья, как и многие тогда, голодала. А тот, что пришел, был намного старше меня, он был уже взрослым. Парень совершенно бесцеремонно похлопал меня по карманам, обыскал, забрал вещевой мешок и достал из него узелок с пожитками. В узелке была вареная картошка и кусок лепешки, которую мать испекла мне в дорогу. «Из деревни, что ли едешь?» – с недовольным видом спросил детина. Не дожидаясь ответа, он с ходу откусил кусок лепёшки, и чуть было не поперхнулся. «Хлеб-то у тебя из чего?» – удивился он.

– Ну, из клевера говорю я ему, – продолжал рассказывать дед Алексей.

Я слушал деда очень внимательно и старался не перебивать, но тут уже не выдержал.

– Вы что же в войну пекли хлеб из клевера, из травы одним словом? – спросил я.

– Да, пекли, – спокойно ответил дед. – Мать собирала головки цветков клевера и сушила в печи, а потом толкла, делая муку. Затем добавляла немного настоящей ржаной муки, что бы тесто было получше и пекла лепёшки. Временами так и питались, потому что картошки тоже не хватало. Недаром в войну картошку иногда называли вторым хлебом.

Я вспомнил, что у деда было четверо младших братьев и сестер, и надолго замолчал, размышляя о том, как это было.

– Ты не думай, что во время войны мы жили и питались совсем уж плохо, – сказал дед, увидев моё изумление. – Во всяком случае, у нас в семье от голода никто не умер. А потом через какое-то время по деревням стали развозить блокадных ленинградцев, вот кто действительно натерпелся. В каждый дом брали одну или несколько семей, и мы тоже взяли.      

Я уже слышал об этом от родных, но не задумывался, в каких условиях это происходило, и только покачал головой.

– Да, кормили, – просто сказал дед. – Тогда в деревне было уже немного полегче с продуктами, и мы своих всех спасли. Но это было непросто. Ленинградцы пережившие блокаду приехали настолько истощенными, что их желудки уже не принимали пищу. Сначала приходилось давать еды понемножку, но мы всех выходили.

– И что интересно, – оживился дед Алексей, – один из спасённых лет через двадцать с лишним после этого приезжал к отцу в деревню. Как он обрадовался, что тот ещё жив! Они долго разговаривали, потом фотографировались.

Я уже знал эту историю и видел фотографию, но сейчас меня больше интересовал случай в поезде.     

Тем временем дед Алексей снял с плиты закипевший чайник и залил уже приготовленную заварку. По кухне распространился неповторимый аромат молодых побегов черной смородины. Пригладив, привычным жестом поредевшие и начинающие седеть волосы дед достал папиросу и принялся её разминать. На кухне, где мы сидели, уже царил полумрак, а на улице было ещё достаточно светло. За маленьким окном серела обрамлённая травой дорога, виднелись соседние дома, и оттуда иногда доносились приглушенные крики ребятишек и тявканье собак. Я любил это время суток, и мне нравилось, не зажигая свет «сумерничать», как иногда говорят.

Глядя на руки деда, покрытые синими набухшими венами, на смуглое морщинистое лицо я с грустью думал о том, что годы всё-таки берут своё. Но дед Алексей был очень подвижен и энергичен, и я легко мог представить, каким он был в молодости.

– И как этот детина в поезде отреагировал, на то, что вы печёте хлеб из клевера? – напомнил я.

– Он вернул мне вещи и стал уже как-то поспокойнее, – сказал дед. – Но начал приставать с расспросами. «Зачем в город едешь, что собираешься там делать?» – спрашивал парень. – Ведь он понимал, что я еду не торговать и конечно не за покупками.

Еду в техникум, учусь в сельскохозяйственном, – ответил я. «А чего не поступил в "ремеслуху", или в ФЗУ?» – удивлялся детина. – «Сейчас все туда едут, так и учится быстрее и зарплата хорошая, когда выучишься?»

– Задел он меня за живое и я с ходу выпалил свою давнюю мечту, – грустно улыбнулся дед. – Людей хочу накормить, зерно, хлеб буду выращивать, ответил я ему. Мой новый знакомый как-то совсем притих, но потом ещё с полчаса пока ехали до станции, о чём-то расспрашивал. О разном мы тогда говорили, но я уже не помню всего. На прощанье парень крепко пожал мне руку, пристально так посмотрел в глаза и сказал: «Запомни, если кто-нибудь на железной дороге будет тебя обижать, не важно кто, говори что ты мой друг. Меня здесь все знают, и я за тебя своё слово всегда скажу». Потом он назвал себя, и я понял, что на железной дороге этот «товарищ» действительно хорошо известен. Его кличку я уже не раз слышал от ребят в техникуме и от взрослых. Говорили, что встречаться с ним очень опасно и ему ничего не стоит зарезать человека и сбросить с поезда.

– Да-а, – удивился я, – ведь настоящий бандит, причём известный, а повел себя как вполне нормальный человек.

– Так ведь всё относительно, – печально усмехнулся дед Алексей. – И бандит может совершить хороший поступок а, казалось бы, приличный человек делать подлости и быть законченным негодяем. Мне приходилось встречаться и с теми и с другими.

– И имей в виду, – повысил голос дед Алексей, – в случае войны, голода или каких-то других бедствий на улицу вылезает столько всякой швали, что становиться удивительно, где они прятались раньше, и почему их не было видно.

Мне нечасто доводилось видеть деда Алексея таким взволнованным, и он редко выражал свои мысли так конкретно. Поэтому я промолчал, хотя и подумал, что мне то, как раз повезло, и я живу в спокойное время. Но дед Алексей, как будто, прочитал мои мысли.

– Пока ещё ни одному поколению людей не удавалось прожить без войны, голода или каких-то несчастий, – уже не громко сказал он, нахмурившись. – Такие вот дела.

Мы надолго замолчали, думая каждый о своём.

На улице стемнело, затихли звуки. Окна в доме напротив загорелись, неровные прямоугольники света легли на дорогу и слегка осветили нашу кухню. Не хотелось включать лампу. Казалось, что яркий и резкий свет разрушит волшебство неясных силуэтов и теней. Тогда всё будет по-другому и что-то важное не получит своего разрешения.

Я неожиданно для себя с грустью осознал, как непрочен и хрупок наш мир. А ведь он выглядит таким надёжным. И, кажется, что он был таким всегда и потом ещё целую вечность будет таким же, становясь с течением времени только лучше.

Лесная прогулка

рассказ

Полуденная жара давно спала, и уже начинался тёплый летний вечер, когда мы с дедом Алексеем решили, что пора возвращаться домой. В тот день мы ходили на дальние лесные покосы, чтобы посмотреть, не начался ли рост рыжиков. Дед Алексей знал множество грибных мест вокруг своей деревни, и я всегда с большим энтузиазмом сопровождал его в лесных прогулках.

Некоторые покосы оказалась заброшенными и заросшими густой и высокой травой. Местами даже успели вырасти небольшие, не выше меня, ёлочки и сосенки. Они выделялись на фоне травы и синего неба, усеянного перьями и рваными клочками белых облаков. Нежная зелень и строгие формы поросли молодых деревьев тешили глаз. Они давали ощущение какой-то особой упорядоченности окружающего мира и приносили чувство покоя.

Мы с дедом часто разделялись и обходили поляны каждый со своей стороны. Иногда я заходил в лес. С трудом, продираясь сквозь плотные завесы ветвей, я заглядывал под деревья и ворошил палкой траву и листья.

Оказалось, что грибов пока мало. Но мы решили наведаться сюда ещё раз, через несколько дней. Местечко было перспективным, и мы возвращались домой не с пустыми руками. Почти половину наших корзин заняли крепкие, беловато-розовые волнушки и оранжевые, с красивыми зеленоватыми кругами на шляпках, рыжики.

Когда мы отправились в обратный путь, я шел за дедом Алексеем по заросшей, едва заметной тропинке и размышлял.

Лето кончалось, отпуск тоже, и это было печально. Каждый год я неизменно проводил отпуск в деревне у деда. Я был убежден, что нигде не отдохнуть лучше, чем на природе в знакомых с детства местах, с которыми уже сроднился.

Вскоре мы добрались до развилки, но дед не повернул в сторону дома, а пошел по тропинке дальше.

– Пойдем домой другой дорогой? – уточнил я, догоняя деда Алексея.

– Да, – коротко ответил он.

Я стал прикидывать расстояния. Получалось, что новым путём идти немного дальше, но не более чем на километр или полтора. Зато мы увидим новые места, а половину пути пройдем по хорошей насыпной дороге. Я давно перенял у деда привычку заходить в лес с одной стороны, а возвращаться в деревню с другой. Так было интереснее.

Мы прошли всего несколько сотен метров и, не сговариваясь, остановились. Тропинку пересекала широкая вырубка. Недалеко впереди снова начинался лес, и в него заходила наша тропа. А вот в длину просека была много больше. Вправо она тянулась, чуть ли не до горизонта.

– Ты смотри, что опять наделали, – горестно сказал дед и всплеснул руками.

Действительно, везде торчали пни, валялись и топорщились толстые ветви. Лежали поваленные стволы деревьев. Царил полный хаос. Мне уже приходилось видеть подобное и каждый раз такое зрелище производило на меня гнетущее впечатление.

Однажды дед Алексей показал мне старую колхозную вырубку. Она выглядела как большая аккуратная поляна и напоминала газон. На ней не было не только пней, но даже кочек. Было впечатление, что кто-то раскатил пушистый зелёный ковёр. Я бродил по этой поляне и поражался столь рачительному отношению к природе. Ведь это было в глухом лесу, в нескольких километрах от ближайшей деревни. Тогда дед и рассказал мне, что раньше были только колхозные и государственные вырубки и лишь недавно появились частные. Государственные были не столь аккуратны как колхозные. А уж про частные и говорить не приходится. Раньше дед работал главным агрономом в колхозе и хорошо разбирался в таких вещах.

С тех пор, увидев небрежно порушенный лес, я всегда вспоминал колхозный вырубок и тот разговор.

Дед ещё немного постоял, осматриваясь, и мы двинулись дальше. Перебравшись через завалы деревьев, мы снова вошли в девственный лес, и тягостное впечатление постепенно рассеялось.

Вскоре мы миновали заросшую и узкую около метра шириной просеку. Я знал, что неподалеку она пересекается с другой и там стоит квартальный столб с номерами квадратов. Когда я ещё учился в школе и приезжал на каникулы дед Алексей рассказал мне, что весь лес поделён на квадраты просеками. У него была карта с лесными кварталами, и я сразу скопировал её на кальку. С тех пор я всегда брал её с собой в лес. С этой картой, даже не доставая компас, было очень удобно ориентироваться на местности. Достаточно было выйти на квартальный столб. Раньше эти просеки регулярно расчищались, но потом многие из них стали зарастать. Тогда я научился уточнять их расположение по просветам в вершинах деревьев.

Далее на нашем пути лежал не широкий, но длинный, наполовину заросший лесной пруд. Иногда он совсем высыхал, но сейчас был полон воды. Дед Алексей предложить отдохнуть, и я согласился. Я тоже немного устал, да и не хотелось ещё возвращаться домой.

Мы тут же решили разжечь костер. Я принес бересты и сухих веток, а дед принялся раскладывать всё это на узком мыске, который выдавался далеко в воду. Я по достоинству оценил место, которое он выбрал. Здесь практически исключалась возможность случайно вызвать лесной пожар. Дед Алексей родился и вырос в деревне и всегда очень бережно относился к природе.

Когда огонь разгорелся, я принёс несколько еловых лап для лежанки. Мы расположились поудобнее и поближе к костру. Я наблюдал за проплывающими облаками, за рябью гонимой по воде лёгким ветерком и наслаждался покоем.

Вечерний лес постепенно наполнялся звоном и гомоном птичьих перекличек. Поскрипывали и стонали раскачиваемые порывами ветра деревья, а иногда далёким эхом отдавался дробный стук дятла. Порывы ветра отгоняли комаров и надоедливо гудящих слепней, но порой застилали глаза едким дымом, приносили жар, и мне приходилось отворачиваться от костра. Вдруг я услышал хруст и звуки напоминающие далёкие шаги, а затем треск и натужный стон падающего дерева. Приподнявшись, я попытался рассмотреть что-нибудь в полумраке между деревьями, но ничего не увидел и снова опустился на импровизированную лежанку.

– Никого там нет, – сказал дед, доставая портсигар – в эту пору ни зверь, ни человек сюда не пойдёт.

Дед Алексей неторопливо размял папиросу, прикурил от тлеющей головёшки и аккуратно положил её обратно в костер. Я смотрел на его сутулую спину, короткие седые волосы и с грустью думал о том, что за последние годы дед сильно постарел. Но, не смотря на возраст, он был энергичен и очень деятелен. Смуглое и словно вырубленное из старого дерева лицо хранило печать мудрости и спокойствия.

Вскоре, дед Алексей прервал мои размышления.

– Люди сейчас стали совсем не те, что были раньше, до войны, да и сразу после войны тоже, – задумчиво сказал он. – Не такие открытые и не такие доверчивые что ли, по крайней мере, в деревне.

– Но, как это, почему? – удивился я.

– Даже не знаю, как тебе объяснить, – сказал дед. – Ну, например, раньше в любую избу хоть днем, хоть ночью мог постучаться незнакомый человек и его всегда принимали как дорогого гостя. Его кормили, поили, может быть, даже делились последним и укладывали спать. Кстати, так очень быстро распространялись новости, без всяких там радио и газет.

– То есть любого незнакомого человека изначально считали другом? – уточнил я, формулируя вопрос по-своему.

– Ну, можно и так сказать, – ответил дед. – Раньше ворота и двери в деревнях часто даже не запирали.

Я вспомнил, что и сейчас у людей в деревне осталась привычка, когда дома никого не было, ставить палку или жердочку наискосок у двери. Дед, безусловно, был прав. Ведь я в детстве хорошо знал многих жителей нашей пятиэтажки. Мы часто ходили друг к другу в гости. Взрослые, встретившись во дворе, обсуждали новости, играли в домино. Молодежь иногда собиралась в команды для игры в волейбол. Сейчас я почти никого не знал дальше своей лестничной площадки. Даже новости своих ближайших соседей я узнавал иногда много времени спустя.

– А сейчас как стало? – на всякий случай уточнил я, уже зная примерный ответ.

– А сейчас ночью тебе вообще не откроют, да и днем не скоро достучишься. А к столу чужого точно не пригласят. Так теперь стало, – печально заключил дед.

– Ну, вот например, в детстве у меня был такой случай, – сказал дед Алексей спустя какое-то время.

Я сел поудобнее и приготовился слушать.

– Я тогда учился, кажется, в седьмом классе. Шла война, и я промышлял как мог, надо было помогать семье, – неторопливо начал рассказывать дед Алексей. – У отца была мелкокалиберная винтовка, я иногда тайком брал её и вместо уроков ходил на охоту. Бывало, что мне крепко попадало за это, но иной раз обходилось.

– А на кого можно было охотиться с «мелкашкой?» – спросил я. – Ведь на большого зверя с ней не пойдёшь.

– Я охотился на тетеревов, на лисиц, в общем, на птицу и не крупного зверя, – пояснил дед. – Конечно, сначала нужно было их найти. Иногда я проходил большие расстояния, но возвращался ни с чем. Но, в тот раз мне повезло. Дело было где-то в ноябре или декабре, но как раз началась оттепель. Утром мне надо было идти в школу, но я не пошел. Я надел на валенки лыжи, взял ружьё и отправился в поля за деревней.

– У тебя были охотничьи лыжи? – заинтересовался я.

– Не совсем охотничьи, – ответил дед Алексей, грустно улыбаясь, – лыжи были самодельные, но широкие и короткие. Ходить на них было тяжелее, чем на фабричных, но и совсем без лыж тоже нельзя.

– Конечно, – согласился я, – А что было дальше?

– Сначала я довольно долго ходил по полю в разных направлениях впустую. Но, наконец, мне попался свежий лисий след. – продолжал рассказывать дед Алексей. – Я шел по нему не один час. Снег был мокрый, рыхлый, и идти было тяжело. Зимой лиса в основном питается мышами, и я надеялся догнать её, когда она остановиться поохотиться. Но я уже совсем выбился из сил, когда далеко впереди увидел лису. Поле было с впадинами и буграми. Они были небольшими, как раз подходящими для охоты. Я спрятался за бугорок, но надо было подобраться поближе. Сначала мне показалось, что лиса ведёт себя как-то странно. Прямо как расшалившийся котенок. Просто тогда, я впервые увидел, как лисица мышкует. Она то припадала к земле, то высоко подпрыгивала. Иногда она с размаху, сильно ударяла по снегу передними лапами. Иной раз полностью зарывалась в сугроб, и снаружи торчал только хвост. Временами она буквально танцевала на задних лапах. Я засмотрелся на лису и надолго забыл об охоте и обо всём на свете. Потом я прикинул расстояние, направление ветра и начал приближаться к лисице. Пришлось сделать изрядный крюк, чтобы подойти к ней против ветра. Я старался двигаться бесшумно. Когда лиса поднимала голову и осматривалась, я замирал неподвижно и ждал, когда она успокоиться.

– Наверное, лиса не различает цветов и видит всё черно-белым? – спросил я.

– Этого я не знаю, но она плохо различает неподвижные предметы. Если не шевелиться, когда лиса осматривается по сторонам, то она может и не обратить на тебя внимания, – ответил дед, поправляя костёр.

– Я знал, что если бы сумел подойти метров на пятьдесят то, скорее всего, не промахнулся бы, – продолжил он, – стрелять со ста метров мешал ветер. Его силу трудно учесть. Наконец мне удалось подобраться к ней на расстояние выстрела, но лиса почему-то решила сменить место охоты и побежала дальше. Пришлось снова её догонять, а потом подкрадываться, когда она остановилась поохотиться. Это повторялось несколько раз, и вся моя одежда промокла от пота и таявшего снега. Уже начинало смеркаться, когда я, наконец, подобрался на расстояние верного выстрела и нажал на спуск.

– А лиса… – начал я, машинально, не зная, что сказать дальше, потому что, мне стало жаль животное.

– Да, просто ткнулась носом в снег, вот и всё, – проворчал дед Алексей и, немного помолчав, продолжил рассказ.

– Я уложил добычу в вещевой мешок и только тогда понял насколько устал. Просто совсем выбился из сил. Увлёкшись охотой, я ушёл слишком далеко от дома. Быстро темнело, а возвращаться надо было километров семь или восемь по моим подсчетам. И это по полям, по снегу, без всяких там дорог. Я решил, что лучше всего будет добраться до ближайшей деревни и попроситься переночевать. Я рассчитывал, что до неё не больше двух километров, если идти напрямую по полю.

– А дорога была далеко? – спросил я, стараясь вспомнить те места.

– На дорогу я решил не выходить, – ответил дед. – Она была в стороне, а я не знал насколько далеко и решил поберечь силы и время. До деревни я добрался уже ночью, весь мокрый и едва передвигая ноги. Не раздумывая, я постучался в первый попавшийся дом, у которого светились окна. Хозяин и хозяйка сразу бросили все свои дела. Они без лишних вопросов, усадили меня за стол и стали отпаивать горячим чаем. Всю мою одежду, промокшую насквозь, тут же развесили и разложили на печи, а мне дали что-то сухое. Хозяин – крепкий такой мужик и видный, сел во главе стола и велел жене принести поесть. Когда она стала носить еду, я понял, что по тем-то временам их семья жила неплохо и даже богато. Понятно, что были солёные грибы и картошка, но были и пироги с разными начинками и варенье и даже рыба. А в ту ночь они не спали, потому что, как раз пекли пироги. Немного отогревшись и придя в себя, я рассказал им о себе. Кто я и откуда, из какой деревни. Конечно, они знали моего отца или слышали о нём, в деревнях все знают друг о друге. Но о моей семье мы не говорили. Хозяин дома оказался заядлым охотником и очень заинтересовался моими приключениями. А когда он понял, что лисицу я добыл, и она у меня в рюкзаке, то совсем разволновался и тут же попросил её показать. Когда я развязал тесёмки и достал лисицу, то даже расстроился. Мокрая, худая и помятая она выглядела совсем жалкой добычей. Но хозяин дома был другого мнения. Он перенёс лису поближе к лампе, и на свету долго её рассматривал, тряс и восхищался мехом. Потом он предложил продать ему лисицу или поменять на продукты, точнее на пироги. Я не раздумывая согласился на пироги и потом ни разу не пожалел об этом.

– Лампа у них была керосиновая, как у нас на чердаке? заинтересовался я. – Или уже было проведено электричество?

– Керосиновая, – ответил дед. – Конечно электричество провели в деревни ещё задолго до войны, но тогда случались перебои. А лампа была помощнее и побольше нашей. У нас ведь обычная «трехлинейка», а у них была, кажется семилинейная. Ну, ты знаешь, у неё фитиль намного шире и светит она ярче.

Разговоры о еде напомнили мне, о том, что мы не обедали и разожгли аппетит.

– Зря мы не взяли картошки, – посетовал я, – можно было бы испечь.

– Да кто ж знал, что мы будем жечь костёр? – удивился дед. – Но кое-что у меня всё-таки есть.

Он порылся в корзине и достал аккуратно завёрнутый целлофановый пакет, в котором оказались два посыпанных солью ломтя хлеба.

Это было как раз то, что нужно. Я отломил кусок хлеба, нанизал на тонкую веточку и принялся обжаривать на костре.

– А дальше что было? – спросил я, когда мы поели. – Тебя сильно ругали дома?

– От тепла и обильной еды меня тогда совсем разморило, и хозяева, увидев это, тут же приготовили мне постель на печке, – продолжил рассказывать дед Алексей.– Уже засыпая, я попросил разбудить меня пораньше, потому что понимал, что дома обо мне будут беспокоиться. Подняли меня ни свет, ни заря – за окнами только начинало светать. Но на столе уже стоял кипящий самовар, и дымились горячие с пылу с жару пироги. Даже не помню, чтобы я ел когда-нибудь что-то более вкусное. Тем временем хозяин достал мой вещевой мешок и принялся укладывать туда пироги. Сначала он засунул в мешок громадный рыбник, а потом стал класть пироги поменьше с самыми разными начинками. Пирогов поместилось в мешок удивительно много. Когда мешок был полон, хозяин поднял его и покачал в руке, как бы взвешивая. Он спросил, доволен ли я обменом. Конечно, я был доволен, можно было и не спрашивать. Поблагодарив хозяев, я отправился домой. Обратно я пошел уже по дороге, а не полем. Хотя по дороге идти было дальше, больше десяти километров. Но ходить по полям и бездорожью напрямик, мне в то утро уже не хотелось. Мешок с пирогами был тяжелым, но я не заметил, как прошел всю дорогу и совсем не устал. Когда я вернулся домой, вошёл в избу и увидел родителей, то ни слова не говоря, стал выгружать пироги из мешка на стол. Все были настолько рады моему возвращению, да и пирогам тоже, что меня в тот раз никто не ругал. Да что тут говорить. Ведь впервые за долгое время вся семья смогла поесть досыта.

– Да, тогда я понимаю, – сказал я, – в такие времена за это не жалко отдать любую добычу. Даже если бы лиса была чернобуркой.

– Чернобуркой эта лиса, конечно, не была, но мех у неё действительно был интересный, – задумчиво проговорил дед. – Она была потемнее, чем у нас обычно бывают лисицы. Даже живот и грудь у неё были серые, а по спине шла темная полоса с сединой.

Костёр уже догорал, и лишь отдельные языки пламени приплясывали на углях и чёрных головёшках. Стало прохладно, а водная гладь пруда замерла в неподвижности и напоминала большое зеркало.

– Человек может бесконечно долго смотреть на огонь, на воду… и на то, как работают другие люди, – припомнил я прочитанное где-то.

– Ага, вот значит, как рассуждает современная молодёжь, – рассмеялся дед Алексей. – Понятно.

Я тоже заулыбался, и подумал о том, что могу ли я быть представителем современной молодёжи в столь серьёзном вопросе?

– Интересно, а животным нравиться смотреть на огонь, на спокойный и ровный, неопасный такой огонь? – спросил я. – Где-то я читал об этом.

– Нет, вряд ли, – подумав, ответил дед Алексей. – Скорее наоборот. Рассказывают, что давно, ещё до войны работал в этих местах почтальон. Он был один на несколько деревень и ездил на велосипеде. Этот почтальон знал все короткие пути и тропинки. Часто ездил из одной деревни в другую лесом и нередко ночью. Однажды он подобрал в лесу совсем маленького волчонка. Скорее всего, его мать убили охотники, а волчонок как-то спасся. Почтальон выкормил, вырастил волчонка и с тех пор его повсюду сопровождал взрослый волк. Собаки в деревнях ненавидели этого волка, но после нескольких стычек предпочитали прятаться, как только он появлялся. Волк сторонился людей и никого не подпускал к себе кроме хозяина. Люди осуждали почтальона и говорили, что дружба с волком добром не кончиться. Почтальон только смеялся в ответ. Он говорил, что теперь у него такая надёжная охрана, что он может не бояться ни зверя, ни человека. Но вот однажды почтальон не успел добрать до одной дальней деревни засветло, и ему пришлось заночевать в лесу. Ночь была холодная, и он решил развести костёр. Но едва он начал разжигать огонь волк сильно заволновался. Он рычал на почтальона, мешал ему подкладывать дрова и всем своим видом показывал, что костер ему очень не нравиться. Но человек не послушался зверя, и когда костёр заполыхал в полную силу, волк бросился на почтальона и загрыз его насмерть.

– Вот это да… вот это друг! – ошеломлённо проговорил я. – И это не смотря на то, что человек его вырастил с самого раннего детства.

– Да, несмотря ни на что, – подтвердил дед. – Люди иногда ошибочно думают, что волка можно воспитать как собаку. Но волк – это совсем не собака, и он никогда не будет собакой.

– Недаром есть пословица «Сколько волка не корми, он всё равно в лес смотрит», – вспомнил я. – А что стало с волком?

– Этого волка больше никто не видел. Видимо он ушёл в лес и вернулся к обычной для зверя жизни.

Очень печальная история, но в ней нет ничего такого нового, особенного. И зачем только ты мне её рассказал? – спросил я. – Только настроение испортилось.

– Так, для общего развития, – проговорил дед Алексей, сдержанно и загадочно улыбаясь…

Так уж получилось, что это был наш последний с дедом Алексеем поход в лес и наш с ним последний костёр. Тогда я этого не знал. А если бы знал? Что бы я мог спросить тогда, что сказать? Даже сейчас я не знаю, о чём можно спросить у умудрённого жизненным опытом человека. И что можно сказать близкому человеку, когда видишь его последний раз…

Иногда я вспоминаю тот вечер, и пытаюсь понять, чему же улыбался тогда дед Алексей? И порой мне кажется, что я уже знаю…